Дикая Охота

Они неслись вперед, как волна, смывающая плотину. Холодный ветер бил по лицу, отовсюду слышалось счастливое улюлюканье охотников, преследующих добычу. Если раньше галоп ощущался как мягкие перекаты, то теперь это были сплошные мелкие толчки, идущие один за другим по мере того, как кобыла наращивала скорость.

Лязгали крыши автомобилей, по которым ударяли раскаленные от скачки подковы. Грейс не видела ничего вокруг – со всех сторон ее стиснули всадники, охваченные азартом погони. Покинув шоссе, кони вылетели на укрытое снегом поле. Рон, мчавшийся с ней бок о бок, поднял гарпун одной рукой и, отведя лошадь чуть в сторону, чтобы не проткнуть никого из своих, метнул его вперед. Грейс не заметила, куда он попал, но, судя по разочарованным возгласам, цели оружие не достигло. Вторым в воздух взвилось копье Караха – он ехал позади и, чтобы лучше увидеть добычу, встал на колени прямо в седле.

Девушка ощутила толчок в предплечье и почувствовала боль, похожую на ледяной ожог. Если бы можно было бросить поводья, Грейс закатала бы рукав, чтобы убедиться, что рука цела. Ничто не могло ее ударить, порезать или опалить. Но это жжение казалось таким отчетливым, каким раньше бывало только в детстве. От ощущения никак не выходило отвлечься, отодвинуться в мыслях, притвориться, что оно не твое. С ним можно было только сжиться. Грейс крепче сжала поводья другой рукой, чтобы не выскользнуть из седла. Бусина бусиной, но нужно было держаться.

Впереди кто-то заскулил, и охотники радостно ускорились. Грейс заметила рваную дорожку крови на снегу, вдавила пятки в конские бока, прижалась грудью к шее лошади и неожиданно для самой себя вырвалась вперед. Кобыла так резко развернулась и накренилась, что колено Грейс почти коснулось земли – если бы не зачарованная бусина Макдара, она бы точно вылетела из седла. Но сейчас ее это не волновало. Внутри ярилась алчная пустота, которая требовала, чтобы ее заполнили. Раненая рука пульсировала все сильнее, и эта боль подстегивала девушку, гнала вперед, пока охотники не остались позади, пока она не поравнялась с волком.

Зубы псов клацали в дюйме от его ног, алые уши горели во мраке. Волк был поджарым и длинным, Грейс могла различить ходившие под кожей позвонки. Когда зверь поднял на нее взгляд, у него были человечьи глаза, полные ужаса. Но охотница не испытала ничего: она не сумела бы отыскать в себе жалость, даже если бы захотела. Она видела, как сочится кровь из подбитой лапы животного, а ее собственная левая рука почти потеряла чувствительность. Пальцы дотронулись до жесткого меха, по телу волка прошла обреченная дрожь. Он знал, что это конец.

В спину зверя резко вошла стрела, и Грейс выгнулась, оглушенная болью, взорвавшейся в районе шеи. Обернувшись, она увидела беловолосого Анвена. Тот улыбнулся ей.

«Я умираю», – сказала она одними губами.

– Я знаю, – ответил тот и, достав из-за спины вторую стрелу, пустил ее волку в голову.

Глава IX

ТОМАС

Томас никогда не интересовался, кто его отец. Его не слишком увлекала и мать с ее душной, давящей, навязчивой любовью. Но Марджори была единственной хранительницей ключей от его тесной тюрьмы, и приходилось изучать повадки этой женщины. Он знал ее так хорошо, что мог предсказать перемену в настроении по ритму дыхания и размерам зрачков. Рауль – тогда его звали так – точно предугадывал момент, когда мама велит ему «возвращаться в ящичек». Марджори так и говорила, словно он был не живым человеком, а одной из фарфоровых собачек, которых она держала на каминной полке:

– Пора в ящичек, милый.

Иногда ему удавалось посмотреть на мир глазами Лоры. Чувство было такое, будто сидишь на последнем ряду в кино. Когда она засыпала, вселенная Рауля тоже погружалась во тьму, хотел он того или нет.

Иногда у сестры получалось прятать от него целые куски своего существования. Лора верила, что жизнь принадлежит только ей, а он оказался с ней связан по чистой случайности, как врожденная болезнь, которую нельзя вылечить, но можно держать под контролем. Конечно, Рауль пытался убить сестру. А кто бы не пытался? Когда они были детьми, он учился перехватывать управление ее телом: старался заставить Лору сунуть руку в кипящее масло или воткнуть карандаш себе в глаз. Он понятия не имел, не пострадает ли при этом сам, но, когда ты в отчаянии, тебе все равно.

Однако эти попытки ни к чему не привели. Он освоил умение прорываться наружу, лишь когда Марджори снимала чертову цепочку, блокировавшую одного из них внутри. Только тогда он мог взять над сестрой верх.

Из всей семьи ему по-настоящему нравилась одна Вивиан – независимая и такая острая, что об нее можно было порезаться. Но Марджори ненавидела младшую дочь, и Раулю приходилось бить и щипать ее, чтобы угодить матери. Он знал – по расширившимся ноздрям и нервно дрожавшим губам, – что той это по вкусу, что она сама мечтала бы проделать с дочерью все это.