Дикая охота короля Стаха

— Почему же? — равнодушно сказал я. — Дубатовк вырвал из журнала у Яновской несколько листов, и из них сделали пыжи. Вы думали, что если я вырвусь живым из ваших лап, то на основании всего этого буду подозревать Бермана.

Скрюченными, похожими на когти пальцами Стахевич царапал грудь.

— Дьявол! — задыхаясь, прохрипел он. — Не нужно было нам связываться с тобой. Но кто мог подумать? Вот они, не думающие, лежат сейчас здесь, как торбы с дерьмом.

Потом снова начал говорить:

— И вот еще одна наша ошибка. Следили за тобой, а за холопами и Рыгором перестали. А они добрались к нам, к убежищу, к потайным стежкам… И даже возле креста Романа тебе повезло, мы убили цыпленка, выпустив тебя из лап. Убили на скаку, не останавливаясь. Кокнули — и дальше. И лишь потом пошли проверить. И даже здесь нарвались на тебя, как дураки. А потом исчез Гарабурда, и мы решили не возвращаться в эту ночь домой, пока не добудем тебя. Вот и добыли…

— Довольно, — сказал я. — Слушать противно. И хотя ты достоин петли — мы не убьем тебя. Мы дали слово. Потом разберемся и, если ты будешь очень виноват, передадим тебя в губернский суд, а если нет — отпустим.

Я не успел окончить, как Стахевич вдруг оттолкнул двух мужиков, вырвался и с необычайной быстротой побежал к коням. Караульного ударил ногой в живот, вскинул тело в седло и с места взял в намет. На ходу он обернулся и крикнул издевательским тоном:

— Жди еще губернского суда! Я к Дубатовку, он на вас, быдло, всю шляхту округи поднимет, всех на месте положит. И тебе, хамло столичное, не жить, и шалаве твоей. А ты, дурной Михал, знай — это я твоего брата стоптал, то же и тебе будет!

Михал повел в воздухе дулом длинного ружья и, не целясь, нажал на спуск. Стахевич молча, как будто так и надо было, кувыркнулся с седла, несколько раз перевернулся на земле и затих.

Михал подошел к нему, взял за уздечку коня и выстрелил Стахевичу прямо в лоб. Потом сурово сказал мне:

— Иди вперед, атаман. Рановато ты с ними добрым стал. Доброту — прочь. Обойдется без марципанов цыганская свадьба. Иди, мы тебя догоним. Иди по дороге к Холодной лощине. И не оглядывайся.

Я пошел. И в самом деле, какое я имел право миндальничать. Если бы этот бандит добрался до Дубатовка — они б всю округу залили кровью. А Дубатовка нужно быстрее брать. Нужно взять сегодня же ночью.

Сзади послышались стоны и вопли. Там добивали раненых. Я хотел обернуться — и не мог. Щипало в глотке. Но разве они не поступили бы с нами еще хуже?

Мужики догнали меня на половине дороги к лощине. Мчали на дрыкгантах с вилами в руках.

— Садись, атаман, — добродушно сказал Михал, указывая на коня. — С этими покончили. А прорва-матушка никому не расскажет…

Я, как только мог спокойнее, ответил:

— Ну и ладно. А сейчас быстрее к Рыгору. Потом вместе с ним пойдем на дом Дубатовка.

Мы домчали до лощины в мгновение ока и там застали самый конец той же трагедии. Рыгор сдержал слово, хотя с пойманными участниками охоты не расправились, как с конокрадами, а просто убили. Перед Рыгором лежал на спине последний из живых — совсем молоденький шляхтич. Я бросился к ним. А тот, поняв по моей одежде, что я не крестьянин, вдруг закричал:

— Матулька! Матулька! Меня убивают.

— Рыгор, — взмолился я, — не надо его убивать, он совсем еще молод.

И я уцепился в его плечо, но тут меня схватили сзади за руки.

— Прочь! — гаркнул Рыгор. — Уведите его, этого оболтуса! А они детей из Ярков шкодовали? Те с голоду сдыхали… с голоду! Человек есть, по-твоему, не имеет права?! У него матулька! А у нас матулек нема?! А у Михалового брата не было матульки? А у тебя ее нету, что ты такой добрый?! Слюнтяй! А ты знаешь, что этот вот «хлопчик молодой» сегодня Сымона, Зоськиного брата, застрелил?! Ничего, мы им учиним, как в песне, «Вавкалакову ночь»[47].

И Рыгор, повернувшись, с силой всадил вилы в то, что распростерлось на земле.

Я отошел в сторону и присел на корточки. Меня рвало, и я не сразу услышал, как Рыгор, когда убитых уже побросали в трясину, подошел и взял меня за плечи:

— Дурень ты, дурень… Думаешь, мне не жалко? Сердце кровью обливается. Спать спокойно, кажется, никогда в жизни не смогу. Но терпеть так терпеть, а уж коли начали, так до конца. Чтоб ни одного не оставить, чтоб только мы одни, под круговой порукой, знали… «Молодой»! Ты думаешь, из этого молодого не вырастет старый гад? Вырастет! Особенно при воспоминаниях об этой ночи. Так будет нашего брата, холопа, «жалеть», что диву дашься. Отпусти его — сюда суд явится. Мне с тобой — в петлю, Михала и остальных — на каторгу. Кровью округу зальют, так будут лупить, что мясо с задниц шматками полетит.

— Я понимаю, — сказал я. — Нужно, чтоб ни один из них не уцелел. Я вот Свециловича вспомнил. Надо, брат, отправляться к последнему из живых, к Дубатовку.