Дикая полынь

— Мое падение, да, именно падение, началось с того, как я отреагировал на оскорбительную грубость управдома соседнего дома, где я прогуливался со своей собачкой. Сейчас я кажусь себе сумасшедшим! Но тогда, предварительно обработанный всякого рода слушками и радиопередачами враждебных станций, я оказался достаточно "созревшим", чтобы отождествить грубияна управдома с… Советской властью! И когда на следующий день мне близ синагоги предложили устроить вызов в Израиль, я согласился…

Кстати, именно "близ синагоги" встретили многие из моих собеседников услужливых людишек, предложивших им "устроить вызов" в Израиль. Об этом рассказывали мне и бывший москвич Каганов, и бывшие рижане, кишиневцы, львовяне.

КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ

Кое-кто уезжал в Израиль уже с репутацией убежденного сиониста. Такие мнили себя "борцами" и даже "победителями", гордясь тем, что не скрывали от Советских сограждан своих враждебных взглядов и открыто распространяли сионистскую клевету на наш образ жизни. Еще по дороге в Израиль взахлеб торопились публично заявить о выпавшем на их долю счастье — отъезде из Советской страны. Для них, своих идейных единомышленников, израильские власти создавали более или менее благоприятные условиям даже досрочно выдавали им постоянные паспорта "кавувы".

Их в Израиле принято именовать "идеалистами" в отличие от "материалистов" и так называемых "промежуточных". "Идеалисты" вначале даже как-то свысока смотрели на откровенно жаждавших роскошной жизни "материалистов" и особенно "промежуточных", намеревающихся и капитал приобрести и невинность соблюсти.

Однако и недавние "идеалисты", причем самые отъявленные, тоже обивают пороги советского консульства в Вене. Назову, например, бывших ленинградцев — юриста Григория Соломоновича Вертлиба и его жену математика-программиста Софью Моисеевну Вайсман, помпезно встреченных в марте 1971 года "братьями во Сионе". Израильское радио присвоило Вертлибу титул "руководителя еврейской общины", ибо он стоял во главе нескольких сионистски настроенных евреев, желавших выехать в Израиль. Эта возглавляемая им группа, как признал Вертлиб, "занималась распространением литературы, убеждающей евреев, что их место в Израиле".

Вертлиба, естественно, встретили в Израиле подчеркнуто радушно: в числе нескольких избранников он был на продолжительном приеме у самой Голды Меир и нескольких министров. Его направляли в Париж и Рим для публичных выступлений "в защиту советских евреев". В отличие от большинства его попутчиков, Вертлибу сразу же дали сравнительно приличную квартиру, а также работу ему и жене.

Но вскоре Вертлиб убедился, как далека печальная израильская действительность от пленявших его ранее сионистских идеалов. В нем созрело решение покинуть "землю обетованную". Он ушел с работы. Однако, прекрасно понимая, что нельзя открыто признаться в желании вернуться в Советский Союз, вынужден был прибегнуть, как он выражается, к камуфляжу: исподволь завел разговоры о поездке якобы к родственникам в Западную Европу.

И вот весной 1972 года, бросив все привезенное из Ленинграда имущество, Вертлиб с женой и пятилетним ребенком бежал из страны, о которой, по собственному признанию, мечтал целых двадцать лет.

Почему?

Многостраничная исповедь Вертлиба дает ответ далеко не однозначный.

"Материально мы не нуждались", — сразу же признает он исключительное положение, созданное ему израильскими сионистами. Да, весьма исключительное! Ведь по точным цифровым расчетам самого Вертлиба, на средний для израильтянина заработок никак невозможно свести концы с концами семье хотя бы с одним ребенком. Особенно, когда глава семьи не комбинирует, не прибегает к обману, не живет на "чэдэ", то есть на чужие деньги.

Итак, если на некоторых беженцев, обреченных израильским строем на полунищенское существование, мог в какой-то степени повлиять материальный фактор, то решение Вертлиба было продиктовано совершенно иными причинами. Какими?

"Израиль — государство, где давно забыты какие-либо идеалы дружбы и нормальных отношений между людьми. Да, собственно, какие могут быть отношения между работодателем, который имеет завод, виллу и 3–4 машины, и евреем из Марокко или Ирака, который имеет крохотную квартирку (а часто не имеет и таковой) и живет с пятью-шестью детьми в убогом квартале для "черных"? Какие, собственно, могут быть отношения между бюрократом в каком-нибудь учреждении, основная мечта которого досидеть до пенсии и который знает, что уволить его практически невозможно, — с одной стороны, и "новым оле" из Советского Союза, который десятки раз ходит на прием, получая один и тот же ответ: "Савланут" (терпение) и "ихье тов" (будет хорошо)?"

Вертлиб приводит типичный разговор между чиновником учреждения, обязанного заботиться о новоприбывших, и бывшим советским гражданином:

— Работы нет и не предвидится. Но будет хорошо.

— Как же хорошо, если бюро труда не дает работы?

— Нужна протекция — и будет хорошо.

— У меня и квартиры нет.

— Терпение. А почему ты хочешь жить в Хайфе? Поселись в Димоне.

— Но в Димоне нет работы для инженера.