Дикая собака Динго, или Повесть о первой любви

«Странная девочка Таня, — подумал он, как и Филька. — Уж не полагает ли она, что я трус? Странная девочка, — решил он твердо. — Разве можно удивляться тому, что она сделает или скажет?»

И, снова положив руку на камень, он надолго задумался вдруг.

А Филька ничего не видел. Он сидел за мыском на глине и таскал густеру — плоских рыбок с черными глазами — и вытащил карпа с большой головой, которого тут же острым камнем убил на песке.

После этого он решил отдохнуть. Он взглянул на мостки. Два удилища качались над водою, лески были туго натянуты — на них ходила рыба, — но никого не было видно вблизи: ни Коли, ни Тани. И кремнистая тропинка была безлюдна.

Он посмотрел даже вверх, на горы. Но и над горами ходил только ветер, тоже пустынный, не нагонявший даже осенних облаков.

Одна лишь мокрая кошка с котятами брела с пристани в гору.

IX

Все же Таня пришла обедать. Она поднялась на крыльцо со стеклянной дверью и резко открыла ее, широко распахнув перед собой, а собака, ходившая с нею, осталась на крыльце.

Таня громко хлопнула дверью. В конце концов, это ее право приходить, когда хочется, в этот дом. Тут живет ее отец. Она ходит к нему. И пусть никто не думает, что она приходит сюда ради кого-нибудь другого или ради чего-нибудь другого, например ради пирожков с черемухой.

И Таня еще раз хлопнула дверью, более громко, чем когда-либо раньше.

Дверь зазвенела вся снизу доверху и запела своим стеклянным голосом.

Таня пошла и села на свое место за стол.

В доме уже обедали, и на столе стояла полная миска пельменей.

— Таня! — радостно закричал отец. — Ты пришла? А Коля сказал, что ты не придешь сегодня. Вот так славно. Ешь хорошенько. Тетя Надя сделала сегодня для тебя пельмени. Посмотри, как Коля их ловко слепил.

«Вот как, — подумала Таня, — он и это умеет делать!»

Она упорно смотрела на отца, на стену, на дружеские руки Надежды Петровны, протягивавшие ей то хлеб, то мясо, а на Колю взглянуть не могла.

Она сидела, низко склонившись над столом.

Коля тоже сидел на своем месте согнувшись, вобрав голову в плечи. Однако губы его морщились от усмешки.

— Папа, — сказал он, — зачем ты рассказал Тане, что я слепил эти пельмени? Теперь она и вовсе не будет есть.

— Вы разве ссоритесь? — спросил с тревогой отец.

— Что ты, папа! — ответил Коля. — Мы никогда не ссоримся. Ты же сам говорил, что мы должны быть друзьями.

— Ну то-то! — сказал отец.

А Коля, перегнувшись через стол к Тане, произнес шепотом:

— Кто же это говорил мне, что сегодня не придет обедать?

Таня ответила ему громко:

— Я вовсе не пришла обедать. Я не хочу есть. Нет, нет, я нисколько не хочу есть! — громко повторила она отцу и жене его, которые разом заговорили с ней.

— Как же ты не хочешь есть? — растерянно спросил отец еще раз. — А пельмени?

— Нет, спасибо, я уже пообедала с мамой.

— Не предлагай ей, папа, в третий раз, — сказал насмешливо Коля, — она все равно не будет есть.

— Что же, — с сожалением заметил отец, — не хочет — не будет. А напрасно: пельмени такие вкусные!

О, конечно, они чертовски вкусны, эти кусочки вареного теста, набитые розовым мясом, которые эти глупцы поливают уксусом. Разве поливают их уксусом, безумные люди! Их едят с молоком и посыпают сверху перцем и глотают, точно волшебный огонь, мгновенно оживляющий кровь.

Мысли Тани проносились в мозгу подобно маленьким вихрям, хотя сама она строго глядела на свою тарелку, где уже остывали пельмени. И голова ее тихо кружилась, потому что дома она не ела и потому что у нее были здоровые плечи, и крепкие руки, и крепкие ноги, только сердце ее не знало, что же ему нужно. И вот пришла она сюда, как слепая, в этот дом, и ничего не видит, ничего не слышит, кроме ударов своей крови.

Может быть, спор о науках успокоит ее.

— Папа, — сказала вдруг Таня, — а верно, что селедки в море соленые? Так говорил мне Коля. Он вовсе не признает зоологии.

— Что такое? Не понимаю, — спросил отец.

Коля перестал есть. Он вытер губы и провел рукой по своему лицу, выражавшему крайнее изумление. Он никогда этого не говорил. Однако изумление его быстро исчезло, как только он вспомнил, что еще утром решил ничему не удивляться — ни тому, что сделает, ни тому, что скажет Таня.

И через мгновение он снова спокойно и неподвижно смотрел на Таню чистыми глазами, в которых как будто с глубокого дна поднималась тихая усмешка.

— Да, не признаю, — сказал он. — Что это за наука: у кошки четыре ноги и хвост.

Лоб и щеки Тани побагровели. Она отлично знала, о какой кошке он говорит.

— А что же ты любишь? — спросила она.

— Математику люблю… Если две окружности имеют общую точку, то… Литературу люблю, — добавил он, — это наука нежная.

— Нежная, — повторила Таня.

И хотя у нее душа была склонна к искусствам и сама она любила и Диккенса, и Вальтера Скотта, и еще больше любила Крылова и Гоголя, однако с презрением сказала:

— А что это за наука: «Осел увидел соловья»?

Так говорили они, не улыбаясь своим собственным шуткам, с глазами, полными презрения друг к другу, пока отец, который не мог уяснить себе их спора, не сказал:

— Дети, не говорите глупостей, я вас перестаю понимать.