Дикарь

И маска, он готов был поклясться, ответила. Он почти услышал шепот её. И повинуясь ему, поднял маску, прижал к лицу. Сперва он ощутил холод. Кожа вдруг онемела. А потом немота сменилась болью. Верховный не закричал лишь потому, что не сумел разомкнуть губ. Маска села настолько плотно, что он вдруг осознал ею, золотой панцирь, частью себя.

Испугался.

И рухнул на пол, не способный удержать тяжесть этого золота.

И верно, потерял сознание, ибо, когда очнулся, огонь в чашах почти погас. Верховный осознал себя лежащим. Тело онемело. И кости вновь болели, будто из него разом выпили все вложенные магами силы. Вновь вернулась слабость.

Возраст.

— Прости, — сказал он, силясь подняться. Но рабов, готовых помочь, здесь не было, да и никого не было, кроме него и золотой маски, которая молча и, как показалось, насмешливо, взирала на человека со стены. В полумраке она слегка светилась, а в чертах её появилась некая неправильность.

Будто маска изменилась.

Изменилась?

Верховному удалось-таки встать на четвереньки. Так он дополз и до лавочки, на которую уже поднялся почти спокойно. Разве что руки дрожали.

И ноги.

— Прости за слабость. И сомнения, — он глядел в золотое лицо и ничуть не удивился, когда плотно сомкнутые веки дрогнули. Показалось вдруг, что вот-вот и она проснется.

Но нет.

Что бы ни могло случиться, оно не произошло.

Почему?

Не потому ли, что Верховный был слишком слаб и стар?

Он нахмурился. И нашел в себе ощущение, что догадка верна. Маска выпила силы. Из него. И из амулета магов. Верховный снял его с шеи и хмыкнул: яркие некогда камни потускнели и потрескались.

Стало быть, ей нужна не столько плоть, сколько сила? В ином случае, забрав магическую, она бы выпила и самого Верховного?

Впрочем, последнее легко проверить. Завтра он возьмет сюда раба из числа отмеченных проклятым даром. И несколько камней из шкатулки. Маги, конечно, поинтересуются, но всегда можно отговориться храмовыми нуждами.

Или ничем?

Они еще не настолько в силе, чтобы задавать вопросы.

Дрожь в руках прошла.

— Я найду способ, — сказал Верховный, чувствуя, как сердце его наполняется надеждой. — И все изменится.

Он с трудом, но добрался до двери.

— Для всех.

Показалось, что это было сказано в спину.

***

Миха очнулся.

В лесу.

Во мхах.

Он лежал и, кажется, провалился. Лежать было неудобно. В бок впивалось что-то твердое, дышать получалось с трудом, будто мхи весили изрядно. И в груди клокотало.

Но он очнулся.

Он раскрыл глаза и зажмурился, до того ярким показался свет.

Но живой. Он живой! Мать вашу, живой.

Миха рассмеялся, но смех превратился в кашель, и Миха едва не захлебнулся кровью. Его опять стошнило, темным, грязным, однако потом стало легче. Разодрав мхи, обнимавшие его как-то слишком уж плотно — еще немного и его вовсе укутает плотным коконом, Миха попытался выбраться.

Его шатало от слабости.

И Миха вновь упал на мхи. Яркие, мать его. Зеленые. Нарядные. Он перевернулся на спину, раскинув руки. Лежать было хорошо.

Приятно.

Земля ощущалась теплой, даже горячей. И это тепло медленно проникало в Миху, унимая дрожь и отгоняя слабость. Это тепло собиралось где-то в груди.

Миха потрогал.

Ничего. Разве что вмятина небольшая. Но тепло собиралось. Безопасное. Нужное.

Правильное.

Оно свивалось там, под кожей, в мышцах, чтобы потом расползтись по телу.

Миха закрыл глаза и просто лежал. Он не знал, сколько это длилось. Разум подсказывал, что следовало бы встать, найти еды и просто убираться подальше, но сил не было совершенно. Да и далеко ли он уйдет в нынешнем состоянии.

Кажется, в какой-то момент Миха заснул, поскольку, когда он вновь открыл глаза, вокруг было темно. Но темнота недолго оставалась непроглядной. Вот она поредела, откатилась, оставив темные тени деревьев. В тенях метались другие тень, но мелкие.

Неопасные.

Миха поднялся, с удивлением обнаружив, что его вновь утянуло вниз. А мхи не способны расти с такой скоростью. Стало быть, местные мхи — не совсем обычные. И приглядевшись, Миха кивнул: так и есть. Мхи слабо светились.

В принципе, биолюминисценция — явление не такое уж редкое, но и для мхов не характерное. Как и скорость роста. Впрочем, местные мхи имели на сей счет свое мнение.

В животе заурчало, намекая, что выздоровление — процесс энергозатратный.

Миха огляделся.

Еды поблизости не наблюдалось, и он, дотянувшись до ближайшей ветки, сорвал пару листьев. Жевать их было не так, чтобы великое удовольствие, но пустоту в желудке они заполнили.

И дальше что?

Миха вытер рот.

Огляделся. И вскарабкался на дерево. Получилось вполне неплохо, хотя, кажется, в прошлой жизни он подобным не занимался. А чем занимался?

Какая разница.

Он вновь отключился, как был, на ветке, вцепившись в неё когтями. А пришел в себя уже утром. И спросонья долго не мог сообразить, где находится и вообще кто он такой. Но потом вспомнил.

Осмотрелся.

И поднялся выше. Тело, вяловатое, то ли сонное еще, то ли ослабевшее, все-таки подчинялось. Когти послушно цеплялись за древесину, а само дерево, будто решив помочь Михе, подставляло ветку за веткой. Пока он до вершины не добрался.

Вид оттуда открывался удивительный.