Дикарь

— Я уже говорил о том, что давным-давно на заре времен человек заключил договор с Солнцем, — Верховный глядел на пальцы задумчиво. — И о том, что обрел силу. И о том, что пользовался силой этой во благо мешеков, храня их от бед.

Паланкин подняли и понесли.

Рабы, подобранные так, чтобы были они одного роста и силы, двигались плавно, но паланкин все равно покачивался. А Ирграм не мог отделаться от мысли, что рабы — ненадежно.

То ли дело големы.

— И о том, — сказал он, возвращаясь мыслями к увиденному, — что он отдал свое сердце. Руки и ноги.

И все-то, что было.

Но теперь это не казалось больше ни смешным, ни диким.

— Именно.

— Маска — не просто маска?

— Часть его. Она долгие годы хранилась в тайном месте, ибо такова была воля, — Верховный натянул перчатку на руку. — Её извлекали в праздники. И при восшествии на престол нового Императора, который надевал маску прежде, чем пролить свою кровь на алтарь.

Рабы ускоряются.

Кто ими управляет? Или, в отличие от голема, рабам погонщик не нужен? Но как им можно верить?

— Маска определяла достойных. Если тот, кто принимал на себя власть, оказывался слаб и ничтожен, если воля его была лишена силы, он отдавал свою кровь и жизнь во славу богов.

— А маска?

— Маска ждала следующего.

Ирграм потер шею.

Как-то это жутковато, что ли.

— Но подобное случалось лишь дважды. И с теми, чья кровь была разбавлена недостойной. Именно потому и пошел обычай беречь её, выбирая в жены женщин из Высоких родов.

Логично.

Там, дома, тоже подбирают пару с оглядкою, ибо сила способна как прибыть в детях, так и убыть. А последнее нежелательно.

Ирграм склонил голову, показывая, что слышит.

— Маска служит Империи и Императору. В таком порядке. Но она была утрачена на долгие годы, — Верховный ненадолго замолчал. — За эти годы многое изменилось.

Он сцепил руки и молчал уже до самого храма.

Приближение к нему Ирграм ощутил кожей. Это тяжелое давящее чувство, мучительное до того, что остается лишь стиснуть зубы и терпеть. Заныла голова. Закружилась. Перед глазами появились разноцветные пятна. Тошнота усилилась.

И стоило сделать вдох, как острая игла кольнула в самое сердце.

Но тут же все прекратилось.

Почти.

Осталось лишь то самое ощущение, будто кто-то смотрит. На Ирграма. За Ирграмом. Смотрит и оценивает, достоин ли он, ничтожный, жизни.

Паланкин остановился.

Опустился. И плотные занавеси отодвинулись. Пара молодых бритоголовых мешеков помогли Верховному выбраться. Ирграм же сам встал, пусть бы каждое движение усиливало то мерзковатое чувство, что поселилось в груди. Ничего.

Справится.

Вряд ли его пригласили на чай.

И снова коридоры. Полное молчание. Тишина давит на уши. Вновь появляется страх. Сами сердце судорожно сжимается, и кровь стучит в висках.

Темно.

Тесно.

И лестница, но уже наверх. Выше и выше. Она узка и крута, и странно, что не придумали иного, более пристойного способа подняться. Верховный уже немолод, но шагает бодро, а вот Ирграм запыхался. Еще немного и он попросит о пощаде.

Но нет.

Вот площадка с единственной дверью.

— Маги и прежде бывали здесь, — Верховный слегка побледнел, и его дыхание сбилось, пусть даже он скрывает это. — Но в качестве жертв.

Ничуть не успокаивает.

— Мне нужно, чтобы вы увидели, — Верховный открыл дверь, и ветер ворвался на площадку. Такой свежий. Такой сладкий. Оказывается внутри храма категорически не хватало воздуха. И теперь Ирграм дышал полной грудью.

Правда недолго.

— Прошу, — Верховный первым ступил на плиты.

Мрамор? Почему-то вдруг стало важно узнать, мрамор это или иной камень. Белый. Чистый такой. Ирграм заставил себя оторвать взгляд. Осмотрелся. Площадка невелика. Шагов двадцать в поперечнике. По краям огорожена, пусть ограда и низкая, ниже колена.

Статуи.

Слева и справа. Меж ними — коридор. Статуи ужасны. Каменные уродливые исполины, лица которых расписаны красками. Глаза сияют. Что это? Драгоценные камни? Воистину огромные камни.

Верховный идет.

Он спокоен, лишь теплый плащ запахнул поплотнее. И правда, наверху прохладно. Холод проникает сквозь одежды, и предательское тело дрожит. Но Ирграм справляется и с дрожью, и со страхом.

Он идет следом, стараясь не смотреть на чужих богов.

Статуи.

Всего-навсего статуи. Каменные. Камень не несет в себе жизни, что бы там ни считали дикари. Но… и золото не способно?

Мятежные мысли.

А вот и алтарь. Снова камень, серый, ноздреватый, хотя местами и вылизанный до блеска. Сперва Ирграм даже не понимает, что с ним, с этим камнем, не так. А потом осознание парализует.

Оглушает.

Невозможно!

Это просто-напросто невозможно!

Верховный же провел по камню ладонью. И след от руки его загорелся, всего на мгновенье, но хватило и этого, чтобы Ирграм убедился в правильности своей догадки.

— И сказано было, что в год, когда Империя встанет на краю, — голос Верховного звучал словно издалека. — Мир вновь преобразиться.

Он убрал руку.

Но потревоженная сила продолжала пульсировать в камне.

— Но нигде и никогда не говорилось о том, что небеса вновь прольются огнем. И что тот, кто однажды ушел, захочет вернуться.