Дикари

— А какого высокого мнения люди бывают о своей внешности, — продолжал он. — Спор — высокий и красивый человек, с ухоженными руками, которого любят и юноши, и девушки, брюнет, несколько серебряных прядей в волосах лишь придают ему привлекательности. Для него нет ничего главнее его внешности, поэтому нам не пришлось даже к нему прикасаться, он сам нам все открыл. Должен сказать, что все происходило в подвале, где перед ним висело тело молодого человека, которого ты там видел. Душа была уже не с ним, она уплыла в барке, о которой я тебе говорил, но подвешенное к потолку тело давало пищу для размышлений. Теперь хорошенько слушай, Гонорий! — продолжал он, взяв посетителя за руку. — Твоя мудрость будет подвергнута испытанию, которого еще никогда не проходила... Так как Спор сказал мне, что ровно через пять дней интриги, которые Лацертий плел по велению Домициана, приведут к гибели Тита и его брат будет возведен на трон вместо него. "Следовательно, мой дорогой Палфурний, — добавил он, — ты в любом случае умрешь... " — «Не боишься ли ты, — тут же возразил ему я, — что я срочно поеду в Рим, чтобы предупредить Цезаря и сорвать тем самым ваши приготовления?» И знаешь, что он мне ответил?

— Да, — сказал Гонорий. — Он тебе ответил, что даже если ты живым доберешься до Рима и Тита, то последний не поверит ни одному слову твоего подлого доноса, который ты положишь к его ногам.

Лицо Палфурния выражало теперь уныние.

— Так ты рассуждаешь как он?

— А что может быть другое? Титу ты будешь отвратителен, так как явишься обвинять в братоубийственном грехе его брата, который моложе его на десять лет и которого он обожает до такой степени, что не замечает ни одного из его многочисленных недостатков.

Палфурний совсем повесил голову:

— Да, я тоже так подумал, как только пригрозил, что поеду в Рим... Тит, увы, добр! А доброта несовместима с удержанием в руках власти, особенно если речь идет о власти императора. Через пять дней весь Рим назовет Домициана именем Цезаря, и я умру по его приказу, несмотря на то что у меня столько гладиаторов. «Дай мне вернуться домой, — с иронией добавил Спор, — и спи спокойно еще по крайней мере четыре ночи. Никто не будет покушаться на твою жизнь раньше окончания этого срока». — «Так зачем же ты прилагал такие усилия, когда пытался убить меня тем стилетом, спрятанным в анусе?» — спросил я его. «Потому что приказ об этом мне был отдан уже давно, а вот точная дата покушения была еще тогда не установлена», — ответил он. Как ты видишь, у него есть ответ на любой вопрос, а я не могу больше ответить ни на что...

Закончив свой рассказ, Палфурний замолчал, а его собеседник был обескуражен таким неприятным развитием событий. Внезапно издалека послышалось глухое ворчание. По мере того как шум нарастал, все замолкло и в доме, и на улицах, и в садах, нависла странная тишина, умолкли даже птицы: это был страх города перед воспоминанием о гневе чудовища, у подножия которого он жил уже три века и которое разрушило его восемнадцать лет назад, поглотив при этом целые семейства.

Гонорий вопросительно посмотрел на хозяина.

— Вулкан! — бросил тот. — В любую минуту он может нас всех уничтожить... Вулкан в своих глубоких кузницах всегда поддерживает огонь, а мы здесь занимаемся нашими мелкими делишками и крупными удовольствиями...

Шум усилился, и в это время над кратером появилось ослепительное зарево. Палфурний и его гость, поднявшись со своих мест, увидели, как что-то огромное — несомненно, это были раскаленные каменные глыбы — взлетало в воздух. Потом наконец шум, сопровождавший это зарево, достиг их ушей: он поражал своей яростью.

— Что это, Палфурний? И часто так бывает?

— Часто? Да нет... Так было всего лишь раз после случившегося землетрясения. К тому же Плиний[103] не устает повторять, что земля трясется в одном и том же месте только несколько веков спустя. Теперь ты видишь, что за счастье жить в Помпеях надо платить страхом перед Везувием... — И он добавил, обернувшись к молодому адвокату: — Но если он как следует рассердится, то твой друг Сулла погибнет одним из первых, и тебе больше не нужно будет беспокоиться о пересмотре дела...

Гонорий посмотрел на хозяина дома с удивлением:

— Что ты хочешь этим сказать? Почему ты заговорил о Сулле в связи с вулканом?

— Ну а как же, Гонорий, ведь серные рудники находятся прямо на склонах Везувия.

— Я не понимаю, о каких рудниках ты говоришь и что общего они имеют с Суллой, который, к несчастью, умер на арене цирка, растерзанный мерзкими тиграми, расправившимися с этим мужественным человеком...

Лицо Палфурния тоже, в свою очередь, выразило крайнее изумление.

— Что за странные вещи ты говоришь, Гонорий! Ты сам пришел и рассказал мне о том, что попросил о пересмотре дела Суллы, а теперь утверждаешь, что он умер!

— Ну конечно! И в этом нет никакого противоречия. Я прошу о посмертной реабилитации Суллы, чтобы вернуть ему его честное имя, а наследство Менезия — его наследнику...