Дикари, их быт и нравы

Любят дикари покутить и пожить на широкую ногу и в других странах. На иных островах Тихого океана жатва растущих там злаков служит всякий раз поводом к устройству пышных празднеств «пилю-пилю». Целыми племенами ходят тогда туземцы по очереди друг к другу в гости, проводя дни и ночи под-ряд в пиршествах и весельи. А алеуты на дальнем северо-западе Америки с ноября по февраль то и дело устраивают шумные празднества, ради которых целые селения отправляются друг к другу в гости. Гостеприимные и «хлебосольные» хозяева ничего не жалеют для того, чтобы празднество вышло пышнее, и не описать, сколько поглощается пирующими в этот веселый сезон рыбьего жира и сырого мяса!

Сам беспечный и беззаботный, дикарь смотрит на алчных европейцев, как на каких-то безумцев. Он никак не может понять, зачем они надрывают в погоне за добычей свои силы, зачем они, ради приобретения имущества, столько мучат себя и других. Разве можно найти в этом удовольствие? Разве разумно добровольно принимать на себя столько всяких тягостей?

Много раз дикари высказывали белым свои недоумения по этому поводу. Бот что говорил, например, один краснокожий охотник бледнолицему торговцу:

«Приятель, ты очень неразумен, отдаваясь во власть стольких тревог и забот. Вечно терзает тебя дума о том, чтобы сберечь свое богатство и прибавить к нему еще новое. Ты постоянно опасаешься, чтобы кто-нибудь не обокрал тебя в твоей стране или на море, или чтобы твои товары не погибли во время кораблекрушения. И так ты стареешь преждевременно, твои волосы седеют, твой лоб покрывается морщинами, тысячи тревог и печалей роятся в твоем сердце и ты приближаешься быстрыми шагами к могиле. Зачем ты ищешь богатства на далекой чужой стороне? Почему не презираешь, подобно нам, богатства? Разве богатство сохраняет вас от смерти? Или вы можете взять его с собой в могилу?»

Когда европеец слышит из уст дикаря подобные укоризны, ему становится как будто немного совестно перед таким простодушным бессребренником.

Но теперь он не хочет признавать справедливости упреков дикаря, на которого привык смотреть свысока. И вместо ответа он говорит дикарю:

«Ты ведь всегда думаешь и ведешь себя, словно малый ребенок, и тебе в твоей детской беспечности не понять серьезных дел и тяжелых дум развитого европейца».

А дикарь по своей деятельности и по своему душевному складу и впрямь напоминает ребенка. Из-за пустяков он радуется, из-за пустяков готов всегда и удариться в слезы, которые высыхают у него не менее быстро, чем у наших маленьких детей, — и тогда он вновь готов хохотать без удержу. Грозные негрские властелины, забыв всю свою чванную спесь, с восторгом забавлялись гуттаперчевыми куклами, коробочками и другими детскими игрушками, которые привезли в их края европейские путешественники. А один новозеландский вождь, с пышными церемониями посетивший европейцев на их корабле, проливал там, словно ребенок, горькие слезы, когда его новая одежда была запылена мукой…

Как наши дети, дикарь живет минутой и не умеет обдумывать своих поступков и сдерживать себя. Что ему вздумается, то он сейчас и сделает: от желания до дела у него всегда один шаг. И оттого, что у дикаря нет выдержки, он — плохой работник. Однообразный, продолжительный труд совсем не по нем. Едва начав какую-нибудь работу, он уже бросает ее, чтобы приняться за другую, а не то просто, чтобы насладиться бездельничаньем и забавами. Вот что рассказывает, например, один старинный путешественник про туземцев Антильских островов:

«Когда они дома, они употребляют на работу не более одного часа в день, и то столь лениво, что кажется, будто они смеются над делом. Все остальное время они занимаются своим туалетом, игрой на флейте или предаются сладостному покою».

Впрочем, в оправдание дикаря мы должны здесь вспомнить, что всякий труд дается ему много тяжелее, чем европейцу. Он ведь лишен всех тех хитроумных приспособлений и машин, которые столь облегчают труд европейцу. И ему приходится поэтому преодолевать всякую работу больше простым, грубым напряжением своих сил. Дальше читатель познакомится поближе с рабочим инвентарем дикаря[6]. Тогда он поймет, почему индейцу нужно несколько лет только для того, чтобы выдолбить челн, так что иной раз дерево загнивает, прежде чем работа достигает конца.

Значит, повседневный труд тяжел для дикаря не только потому, что он природный ленивец, но и потому, что он не имеет еще необходимой выдержки. Кому приходится работать чуть не с голыми руками, для того всякий труд является и впрямь маятой и несносной тягостью.

Ненавидя тяжелый труд, дикарь тем выше ценит благостный покой. Однако и он знает свою любимую деятельность, которой предается с настоящей страстью, не зная здесь устали.