Дихроя. Дневники тибетских странствий

Их взгляды снова встретились, и девушка, улыбнувшись, ушла обратно в кухню. Проводив ее взглядом, Цыбиков поднялся в комнату и, заточив карандаш, занялся дневником. Нашлось в нем место и для Тинджол.

«Встретился с дочерью хозяйки. Трудно описать словами, что почувствовал. Как сказал бы писатель – «между ними проскочила искра»… хотя, может, я просто слишком давно не встречал красивых женщин?..»

Утро началось с того, что к гостинице начали стекаться покупатели, желавшие купить у паломников верблюдов и лошаков, ставших теперь ненужными. Цыбикову свезло продать своего непокорного горбатого «скакуна» довольно быстро, и, хоть друзьями их назвать не повернулся бы язык, на душе у Гомбожаба было горько.

– Позаботьтесь о нем, – сказал востоковед новому хозяину своего верблюда. – Он, конечно, с характером, но преданный.

Покупатель кивнул и увел верблюда, а Цыбиков, проводив их взором, пошел за своим молитвенным барабаном.

Разобравшись с горбатым «скакуном», востоковед вернулся на перевал Го-ла, дабы запечатлеть на снимке всю Лхасу. По счастью, никто не отвлекал Гомбожаба, и он мог действовать не спеша, что увеличивало шансы на удачный кадр. Затем Цыбиков вернулся в город и приступил к изучению его достопримечательностей.

Очень быстро востоковед понял, что на исследование Лхасы можно потратить не одну, а две или даже три жизни, и все равно не увидеть всего, что находится в Месте Богов.

Главными памятниками города считались две статуи будды Шакьямуни – Чжу-ринбочэ и Чжу-рамочэ. По легенде, они были получены тибетским царем Срон-цзан-гамбо в качестве приданого двух его жен, китайской и непальской царевен. В 653 году по приказу непальской для ее статуи был возведен храм Прул-нан-цзуг-лагхан9, вокруг которого и выросла со временем Лхаса. Царь же Срон-цзан-гамбо построил на горе Марб-ори замок; на его месте теперь находился Потал, дворец Далай-ламы.

Чем больше времени Цыбиков проводил в Лхасе, тем больше он укреплялся во мнении, что город этот представляет собой этакую помесь Гумбума и Лабранга, с поправкой на куда более солидные масштабы. Здесь, как и в Лабранге, простые глинобитные дома соседствовали с роскошными дворцами и особняками перерожденцев; и, как и в Гумбуме, большинство улиц Лхасы были узкими, кривыми и грязными. Впрочем, ничего удивительного в этом Цыбиков не видел: в Месте Богов проживали многие тысячи монахов, куда большее количество, чем где-либо еще.

С Тинджол Цыбиков встречался редко, а когда встречался, то их робкую беседу непременно прерывала Цэрин, которая вечно звала дочь к себе. Однажды Гомбожаб вызвался помочь девушке донести корзину с хлебом до кухни, но мать сразу дала понять, что участие клиента в делах гостиницы неприемлемо. Спорить востоковед не решился – уж больно красноречиво на него смотрела Цэрин.

Снимки получались у Гомбожаба с переменным успехом – на улицах постоянно толпились люди, причем городских охранников было едва ли не больше, чем монахов в ярких одеждах. Любые манипуляции со спрятанным в барабане фотографическим аппаратом в такой обстановке казались натуральным самоубийством, и потому Цыбиков действовал еще осторожней, чем обычно. Душа его рвалась на части: востоковеду хотелось не просто привезти в Петербург серые статичные снимки – Гомбожаб мечтал передать Савельеву и другим членам академии то ощущение жизни, которое испытывал, шагая по цон-ра ранним утром или наблюдая за монахами, которые, спрятавшись под длинным навесом у западного фасада храма Большого Чжу, неистово молились. Цыбиков жалел, что не придумали еще способа снимать картинку динамическую, которую можно будет смотреть снова и снова.

«Насколько это упростило бы работу географов и других ученых…»

Время шло – минула осень, на смену ей пришла зима. В один из январских вечеров, наблюдая за танцем снежинок за окном гостиницы, Цыбиков размышлял, куда отправиться в середине февраля, когда холода станут постепенно отступать. Лхаса за без малого пять месяцев отнюдь не стала для востоковеда открытой книгой, и практически каждый новый день дарил востоковеду еще щепотку знаний о священном городе. Но верно было и то, что глаз Гомбожаба несколько замылился – ему требовалось на время покинуть Место Богов, чтобы потом, вернувшись, взглянуть на нее по-новому.

«Галдан? Сэра? С какого монастыря начать?»

Вдобавок ко всему Цыбиков еще в начале января подал прошение на аудиенцию у Далай-ламы, однако пока что ответа не было.

«А ждать его можно очень и очень долго…»

Цыбиков в очередной раз вспомнил про предсказания Лон-бо-чойчжона.

«И где же обещанная тобой славная судьба, о прорицатель? Или же для того, чтобы ее обрести, я должен прежде найти твою загадочную дихрою?»

В дверь постучали. Цыбиков нахмурился: он гостей не ждал.

«Может, это Тинджол?» – с надеждой подумал Гомбожаб и, отвернувшись от окна, сказал:

– Входите!

Дверь распахнулась, и в комнату вошел Даший. Вид у него был, как у бродячего кота – потрепанный, залихватский, – а глаза горели так, словно бурят только что видел самого Будду.

– Привет, Гомбожаб! – выпалил гость, с улыбкой глядя на востоковеда.