Дикие

Они длинные, и он связывает их вместе, делая еще длиннее. Он улыбается. Губы разомкнуты, и за зубами что-то движется. Оно хрупкое и прячется в тени – а потом наконец выползает изо рта и обвивается вокруг его губы. Лоза вроде тех, что пытаются проникнуть за забор, к школе. Тех, что тянутся от дерева к дереву, соединяя их между собой.

Его руки вяжут веревку так, словно больше ему не принадлежат. Все новые лозы лезут из него, ветвятся, закручиваясь в черный клубок, изо рта и ушей сочится кровь. Лозы ползут ко мне, как будто ищут новый дом. Но я ничего не делаю. Просто сижу, поджав под себя ноги. Просто смотрю, как работает токс.

Он встает на колени. Завязывает на веревке петлю.

Его глаза открыты. Его хватка не ослабевает ни на секунду. Он тянет уверенно, до самого конца.

Глава 16

Белая дверь сливается с белой стеной. Я с трудом могу отделить одно от другого.

Пятно – кажется, на полу? – чуть в стороне от моей ноги. Я смотрю, как расширяются и сжимаются его края.

Раздается какой-то звук. Я не могу его распознать.

Вот что я чувствую с закрытыми глазами.

Порез на левой лодыжке, длиной примерно с большой палец руки. Гематома чуть ниже правой коленной чашечки. На голенях ничего, только напряжение внутри.

На бедрах три отпечатка на коже там, где был ремень. Натертая кожа на ребрах. Следы от капельницы на руке.

Запястья чисты, потому что они начали использовать более мягкие фиксаторы. Синяки на горле. Красный рубец на щеке, оставленный ветками в ракстерском лесу.

С открытыми глазами было бы больше.

Они приходят за телом. «Тело», – говорю я вместо «этого».

Три человека, лица скрыты масками. Они поднимают тело. Укладывают его в мешок.

– Это она с ним так? – спрашивает один.

– Да нет, – говорит другой. – Ты бы видел. Парень сам такое сотворил. Не уверен, что он был в себе, если понимаешь, о чем я.

Вот что делает с тобой токс, когда ты ей не нужен. Как близняшки, Эмили и Кристин. Как подружка Тейлор, Мэри. Ты же смотрел, хочу я сказать. Ты должен был видеть.

– А она почему до сих пор?..

– Доктор Паретта говорит, дело в гормонах. Мол, они помогают ей справляться.

Они выносят тело. Я остаюсь. Я сижу, и ступни у меня испачканы красным. Я ни на что не смотрю. Нет, нет, я ни на что не смотрю. Я больше ни на что не буду смотреть.

Я жду, что меня переведут в другую палату, что они снова поставят мне капельницу и затянут ремни. Но никто не приходит и никто не возражает, когда я двигаю пустую кровать-каталку поближе к своей.

Когда я сплю, он рядом.

Когда я просыпаюсь, он тоже рядом.

Когда наступает мой черед, Паретта приходит одна. Я поворачиваюсь на бок и, свернувшись в клубок, закрываю глаза, но она заставляет меня выпрямиться и сесть. Рядом с кроватью стоит кислородный баллон с трубкой и ярко-желтой маской.

– Мне ужасно жаль, – говорит Паретта.

Мне нечего ей сказать. Я просто смотрю перед собой, пока она не вкладывает мне в руки доску.

Она присаживается на край постели. Тедди больше нет, а она защищена костюмом от головы до кончиков пальцев, только вокруг глаз открытый участок кожи. Когда она протягивает руку, я не сопротивляюсь. Я позволяю ей отвести от моего лица прядь волос, вытереть засохшую слюну в уголке рта.

– Я тебе кое-что принесла, – говорит она. Из кармана защитного костюма она достает ракстерский ирис. Он немного помятый, с расщепленным стебельком, но лепестки всё такие же синие. Он пока еще жив. – Кажется, тебе они нравятся, вот я и подумала…

Она протягивает его мне, и я беру его в обе ладони. Складочки цвета индиго и едва заметные вкрапления желтого в середине. Гетти собирала их летом и вплетала мне в волосы.

– Послушай, – говорит Паретта. – Мы больше не можем здесь оставаться. Вся эта ситуация с Тедди, да и в школе кое-что случилось, и наше исследование решено было свернуть. Мне очень жаль, но я не могу тебе помочь.

Кажется, она ждет от меня прощения. Вместо этого я закрываю глаза и подношу ирис к носу. Сладкий и самую чуточку соленый запах Ракстера.

– Ну ладно, – слышу я, и колесики кислородного баллона поскрипывают, когда она подкатывает его ближе. – Тебе нужно просто дышать, ясно? Просто дышать, и всё.

Я не открываю глаз, и она надевает на меня кислородную маску и крепко завязывает ленты. Она не застегивает ремни, а ее прикосновение мягкое, почти нежное. Она знает, что во мне не осталось сил на борьбу.

Раздается шипение: клапан открывается. Я смотрю на Паретту, чтобы убедиться, что она смотрит на меня, и делаю глубокий вдох.

Это как если выпить воды впервые за долгое время, когда холод разливается по венам. Только это не холод, а шипучий жар, который усиливается с каждой секундой.

Могло быть и хуже.

Паретта встает, и я думаю, что она уходит, когда она вдруг останавливается у изножья кровати.

– Скажи мне одну вещь, – говорит она. – Если можешь. Я все пытаюсь сообразить, как заболел Тедди.

Мне удается пожать плечами.

– Потому что заразился только он, – продолжает она. – И я никак не пойму, что он делал по-другому.

О. Зато я понимаю.