Дикие лебеди

Алое солнце

Безразлично ко времени

Но ветер промозглый сдержит свои обещания

Белый, белее,

Чем белые скалы,

Ветер осенний

На коне

Тень влачится моя

По застылым полям

Море нахмурилось,

Голоса диких уток

В гуще тумана

Порыв зимнего ветра

Спрятался в тростниках

И затих

Да, господин Ногуши любил Басе и восхищался его стихами, драгоценными и простыми, как бумага, по сравнению с “шелковыми”, искусственными стихами других поэтов. Правда, он питал слабость и к Исса[9]  — поэту более заурядному. Исса был сыном крестьян из Касивабары и так любил свою старую деревню, что посвящал ей бесчисленные стихи, проникнутые трепетной любовью ко всему сущему — от нищих и мошек до “ветром волнуемых трав”. Нет, мы были несправедливы к нему, назвав его “заурядным”, это был настоящий поэт!

Журавль опустился

прямо на помойную кучу

в Вака-но-Ура

Спит, просыпается,

сладко зевает

кот на тропинках любви

Мы уезжали от господина Ногуши с листом прекрасной бумаги, на котором я обещал начертать, если получится, десяток хокку с Севера.

Отверженный из Яманаси

В Сендае мы зашли в бар. Все время лил дождь. Здесь мы должны были расстаться: Кенжи хотел навестить родителей, а я отправлялся далее один — сначала в Мацусиму, потом в Ямагату.

— Снова за Басе, — произнес Кенжи, поднимая свою чашечку с саке.

— Нет-нет. Скажем попросту, как Исса: сегодня, как всегда…

— За вечную провинцию, — сказал Кенжи, и я поднял свою чашку в знак согласия.

Кенжи и в самом деле собирался уехать из Токио и вернуться в Сендай, если только сможет найти там работу. Многие японцы его поколения, сказал он, все больше задумываются над тем же. Они называют это “полуразворот”. Чувство, что прогресс зашел слишком далеко и теперь самое время оглядеться и подобрать то, что было потеряно во время этого стремительного рывка. Никакой позы, никакой экзальтации: просто спокойное возвращение.

Часто встает вопрос, сможет ли человечество на некоторое время притормозить, оглядеться вокруг себя и сказать: о'кей, похоже, пришла пора устроить все по-другому.

Но где человечество? Где человеческие существа? Есть тот народ и другой народ, и внутри каждого народа — один клан и другой клан, та партия и эта партия, эта индивидуальность и другая индивидуальность. У каждого своя группа, к которой он хочет принадлежать и за принадлежность к которой будет драться без колебаний.

Сколько у мира шансов на этой ярмарке злобного безумия? Люди губят деревья и травы. Покрывают асфальтом землю. Все это во имя чего-то.

В таком случае единственная надежда заключена в своего рода пустоте, анонимности личности, усмирении ее “я”.

В баре был еще один молодой парень. На нем была черная кожаная куртка, на спине которой красовалась надпись: “Отверженный из Яманаси”.

Их много, отверженных, в это время мира.

Острова сосен

Солнце вышло из-за завесы дождя, и, когда я приехал в Мацусиму, было уже жарко, так жарко, что, когда я зашел в лавочку купить печенья, хозяйка за кассой вся подалась вперед, чтобы потрогать мою толстую непромокаемую куртку (я был одет как подобает для путешествия на Север), и спросила:

— Холодно, а? — Я ответил, что еду на Хоккайдо. Она изобразила несколько наигранный озноб: — Тогда понятно, для чего это.

В Мацусиме заканчивался туристический сезон, но на улицах было еще довольно много народу, а в порту — целая флотилия прогулочных корабликов. Из громкоговорителей доносились фольклорные песни.

Мацусима (“острова, заросшие соснами”) издавна славится как одно из красивейших мест в Японии. Мне было приятно убедиться, что острова по-прежнему здесь и поныне красивы, если не обращать внимания на красную заводскую трубу, притаившуюся в углу декорации. Правда, если вы пишете картину в стиле укие-э, можно оставить и эту трубу как один из элементов “текучего мира”. Вы достигнете даже впечатляющего контраста, вкрапив ее вызывающе-красный цвет в темную зелень сосен.

Когда Басе пришел сюда триста лет назад полюбоваться луною над островами, он услышал в таверне слепого монаха, который пел народные песни (Басе любил их “грубоватый вкус”). А когда он все же увидел луну и облака, скользящие в темном небе над силуэтами островов, покрытых соснами, он признался, что ему кажется, будто он попал в другой мир. Красота Мацусимы, сказал Басе, может быть сравнима лишь с красотой лица прекраснейшей из женщин. А его спутник, Сора, написал поэму-восклицание, даже не посягающую на описание красоты этих мест:

Мацусима, о!

О, Мацусима,

Мацусима, о!..