Дикие пчелы

– Нет. Хороша ты баба, но обойдусь без такой красотули. Почнешь жилы-то тянуть, а мне то ни к чему. Да и молода ты супротив меня. А потом дикой я. Баб боюсь. Ить из-за бабы я стал нелюдимым. Ушел на войну, а моя баба спуталась с другим. Возвернулся, а мне на дверь показали. Тяжко. Потому не тревожь меня, не зови за собой.

– Не понимаю я вас. Я от одиночества волчицей вою. Ведь люди сроду живут парами да стаями. Человек тянется к человеку. Я жила среди людей, с мужем – и была одна. Может быть, ты из тех, каким был мой муж?

– Но, но, ты меня со своим гадом не равняй! – загремел Пополитов. – Я на войне наубивался. Сам-то сибиряк. С мальства охотник. Вот и щелкал врагов как белок. За то и к Георгию представили. За кровь людскую, значит, был этим отмечен. Радости мало. То не золото, а кровь людская переплавлена. Пойду я баню стоплю. С дороги ополоснешься…

Трусил Воронок по тропе. Когда чуял зверя, то чуть всхрапывал, прядал ушами, давал хозяйке знать об опасности. Груня сдергивала винчестер со спины, держала его на изогнутой руке. Так удобнее его приложить к плечу. Но все обходилось, звери уходили от человека с ружьем.

С трудом одолела Чертову лестницу, где Воронок чуть не сорвался. Поехали дальше. Ночевала в Антоновке. Но здесь уже не рассказывала, чья она и откуда. Хотя люди узнавали ее. Вот и Тарабанов, чего-то занесло его в Антоновку, стрельнул в нее глазами, сразу признал, что это баба Безродного. Ведь он был у Безродного однажды. Груня тоже узнала Тарабанова, но виду не подала. На его вопрос, мол, чья и откуда, она с усмешкой ответила:

– Царская дочь, объезжаю таежные деревни, прознаю про жизнь здешнего народа.

Одета Груня по-царски: в собольей шапочке, в куртке из самого дорогого сукна, но в брюках, по-мужицки, в сапогах лаковых. А сбруя! Разве можно с такой сбруей ездить по тайге? Всякий варнак позарится. Стремена серебряные, уздечка из золотой укладки, бляхи на переметных сумах и те из серебра. Премного рискует царская дочь.

Стегнул коня Карп Тарабанов и поскакал в Каменку. Чего он так туда заторопился? Посмотрела ему вслед Груня, прищурила глаз, будто прицелилась в спину, но не стала спешить. Напилась чаю у гостеприимных хохлов. Поехала дальше.

Цокают копыта по таежной дороге, плывет мимо тайга…

Ночевала на берегу Павловки. В забоке ухал филин. На сопке в любовной истоме ревел изюбр. Рыкнул тигр, затем раздался протяжный крик ревуна. Накликал на себя беду. Груня не спала. Подбрасывала сутунки в костер. А когда затихла тайга, то чуть вздремнула. Проспала восход солнца. Разбудил паромщик. Молча перевез.

Бежит Воронок, несет свою хозяйку, то ли к беде, то ли к радости. Груня настороже, что-то тяжко под сердцем. Винчестер держит на седле, да еще и на взводе, чтобы сразу же открыть пальбу, если кто нападет.

Скоро Каменка. Вон видны уже поля, стога на покосах, вдали, по берегу речки, ехали трое на конях. Воронок вынес Груню на пашню. Сбоку грохнул выстрел, второй, Груня ойкнула от боли, занемела нога. Воронок, ее верный Воронок сделал два прыжка и начал заваливаться набок. Груня вылетела из седла и покатилась по кошенине.

Брызнули искры из глаз, все заволокло туманом. Но в миг просветления она успела увидеть, что к ней бежали двое: один высокий, с бурой бородкой, второй маленький. Потеряла сознание…

Побратимы ехали с заездка. Они построили новый, чуть подальше от деревни. Видели всадника, затем услышали выстрелы, предсмертное ржание коня. Тронули коней и поскакали на выстрелы.

Двое наклонились над неизвестным. Шарили по карманам, затем начали срывать переметные сумы, снимать с коня седло, уздечку. Нагруженные, бросились к дубняку.

– Побратимы, так это же Тарабанов кого-то грабит! – крикнул Устин. Сильнее погнал коня. Сорвал с плеча винчестер, выстрелил.

Карп Тарабанов резко присел, бросил седло и, ковыляя, юркнул в чащу.

– Обходи, побратимы, не дадим убийцам уйти! Карп ранен! – кричал Устин, размахивая винчестером.

Из чащи загремели выстрелы. Это Тарабановы залегли за валежины и отстреливались. Завыли пули над головами, застонали в небе.

Побратимы дали залп по чаще, но пули срикошетили. Бросились в сопку, Устин, перебегая от дерева к дереву, заходил сбоку бандитам. Прыгнул за дубок. Грохнул выстрел – пуля, пущенная бандитами, сорвала кору с дуба и на излете чикнула по черепу Устина, сорвала картуз. Устин, будто его ударили дубинкой по голове, тут же сунулся в траву. Звон, туман и тишина…

Видели побратимы, как упал Устин. Журавушка было бросился к нему, но рой пуль повернул его обратно. Гремели выстрелы, качались горы.

В деревне заслышали частые выстрелы. Один-два – это обычное дело: может быть, охотник добывает зверя. А в тайге стоял сплошной грохот. Знать, беда!

Впереди летел на своем Филине Степан Бережнов, следом его братия. Спешились, трусцой побежали на выстрелы.

Петр Лагутин лежал за валежиной и пускал одну пулю за другой в чащу. Тарабановы не давали ему подняться. К Лагутину подполз Бережнов. Спросил:

– Кто отстреливается? Хунхузы?