Дикие пчелы

– Нашли мы с напарником, други мои, такую плантацию корня женьшеня, что сами охнули. Нашли в такой глухоманище, что поди туда сам дьявол не забирался. А допрежь месяц пробродили попусту. Кругом зверье, гнусище – страшно и вспомнить. Трех тигров убили, семь раз медведи нападали. От хунхузов два раза бегали. Нас-то двое было, а их тьма-тьмущая. Моего напарника ранили в ногу, но, добро, только кожу пуля сорвала. Пять дней капали ту плантацию. Один корень вытянул на два фунта. Остальные по полфунту и меньше. За двухфунтовый-то в Харбине была целая драчка. Гору золота нам за него насыпали, только мешок подставляй, у них женьшень в великой чести и в цене. Настой того корня пьют самые богатые купцы и мандарины. Пробовал и я пить тот настой, но только без веры-то в него силы не почуял. Так, трава травой. Пахнет чуток землей и сыростью, и не больше.

Хоть и пьяны были мужики и бабы, но видел Безродный, что не верят они рассказанному, никто не смотрел ему в глаза. «Ну и хрен с вами, не верите, и не надо, – злился Безродный. – Главное, что пришли, а там посмотрим, что и как. Если бы они знали, что я творил… Знать, живут догадками». Розов, тот, похоже, верил, потирал руки, во всем поддакивал хозяину. Да и не пристало вроде есть-пить и на хозяина же околесицу плести. Говорил:

– Везет же людям. Знают, как и где растет корень. Взял бы меня, Степан Егорыч, в напарники. Ходок я хороший, глаза что у рыси.

– Посмотрим, посмотрим, – ответил неопределенно Безродный, а сам подумал: «Тебя, дурака, возьми, так ты от страха умрешь».

– Мы вот ходили к охотникам, так те все без утайки нам рассказали: как добывать зверя, пушнину, как ловчее ловить рыбу. Вот и ты бы поделился с нами. Может, кому-никому и подфартило бы, – приставал Розов.

– Корни искать – это вам не белок добывать. Душа должна быть чистой, а руки и того больше. Так он может вам и не показаться. Тут сложное дело-то.

Ломакин, хоть и был уже пьян, прищурился и спросил:

– А у тебя душа и руки чисты? А, Степан Егорыч?

– Без чистоты душевной и не ходи искать те корни. Инородцы перед охотой за корнем даже с бабой не спят, все своего духа гор молят, чтобы послал им удачу на тропе охоты. Словом, надо быть во всем человеком. А мы-то порой клевещем друг на друга, завидуем, кому радостно, – поучительно говорил Безродный.

– Знать, не покажешь?

– Сказал – посмотрю и подумаю. От вас все зависит: будете людьми, чего ж, покажу и эту охоту. Староверы показали, а я чем хуже их?

Светлой улыбкой провожала Груня баб. Им надо было управляться по хозяйству. Теперь она верила, что Степан честен. Оговорил его кто-то. А Безродный хоть и был пьян, но следил за Груней, думал: «Не знает баба правды. А если бы она узнала да не погнушалась моей работы, как бы мы развернулись! Какой капитал можно сколотить! А как она хороша! Но если бы не была столь проста и наивна. Злости бы ей и хитрости чуток добавить. С такой и на губернаторском пиру не стыдно показаться. Подучить только надо. Найму работника пограмотнее и буду учить. Эх, Грунька, Грунька! Неужли ты зауросишь, коль правду узнаешь?»

Безродный пил с мужиками до полуночи, а потом, когда заснул в хмельном угаре, начал кричать:

– Цыган! Цыган! Стерва, стреляй!

Груня забилась в угол комнаты-горницы, закрыла лицо руками, в немом ужасе слушала страшные слова, ее лихорадило… Едва дождалась рассвета и тут же убежала к Марфе. Отвела ее к сараю, зашептала:

– Степан все во сне рассказывал: людей он убивал… – И тут же осеклась: такое говорить на своего мужа. Но кому-то надо выплакать свой страх, свои муки душевные! У кого-то спросить совета, как быть, как жить?

– Убивал. Эх, Груняша молчи об энтом, молчи, родная и болезная. Ну и чо? Баре, те тожить убивают, еще как убивают. И царь убивает. Будто сам в Питере из револьвера стрелял в свой люд, с балкончика палил почем здря. Но ить живут же их женки и не маются душой. Ты не барская баба, нашенская, потому и нудишься. Много ли золота привез?

– Кучу. Бумажных денег почти полмешка.

– Вот и молчи! Мне сказала и никому боле. Затаись. Куда он деньгу-то девал?

– Да все мне отдал, храни, мол.

– Большое доверье. Мой Калина свою мятую десятку зашил в ошкур и спать ложится в тех же штанах. А тут деньга горой. Молчи. Когда-никогда бедным поможешь. Вот и нам уже помогла. Да будь осторожной. Чтобы доверья не утерять. Он ить, дурак, тебя до без ума любит. Будем пока помахоньку доить. А там бог рассудит. Не было еще такого в жизни, чтобы брандахлыст своей смертью умер. Придет она и на Степана. Затаись и жди.

– Но как ждать-то? Ить я боюсь его. Кровями людскими от него пахнет.

– Обвыкайся. Когда надо, и нос зажми, но жди. Вона, наши охотники сказывают, что рысь сутками на дереве сидит и ждет своей добычи. Так и ты.

– Уйду я от него! Не могу! – начала ломать руки Груня.

– Нишкни! Уйдешь – будешь убита. Другая придет, и в сто раз хуже для нас будет. Будь доброхотицей, а народ тебе все простит. Народ наш понимающий – приголубь, приласкай. Иди! – почти приказала Марфа.