Дикий барин в диком поле

Вот это я понимаю! Вот это туристическая поездка! Будет что вспомнить в Бугульме, на полустанке, примерзая к столбу!

В нашей компании признанным экспедиционным предателем является Федюнин. Мы считаем его лауреатом всяческих изменнических премий и предательских фестивалей. Вредитель Федюнин делает своё радостное тёмное дело легко, по призванию, скользя крылом в потоках.

Например, именно Федюнин показал экономному нашему Б-чу в аэропорту города Франкфурт абсолютно бесплатные кофейные аппараты. И Б-ч по итогам три дня не мог уснуть, отравленный диким количеством дармового кофеина, приправленного дармовыми же сухими сливками с сахаром. Это уже не говоря про имиджевый урон, который мы все понесли, оттаскивая от кофейного источника пляшущего от радости, перевозбудившегося Б-ча под взглядами аэропортовских служителей.

Я уже тогда предрекал, что поездка наша отобьётся по всем статьям.

В аэропорту Мадрида нас встречали торжественно. По аэропорту в столице испанского королевства летают наглые воробьи. Что я считаю очень симпатичным. Воробей – птица непафосная, уютная, такую птицу не ждёшь увидеть в королевском аэропорту. Нет, не то чтобы мы ждали пыльных кондоров или вонючих бурых грифов-сипов в золотых коронах, вкогтившихся в геральдические щиты и тухло посматривающих на прибывших делегатов съезда слабоумных странников. Мы, практики, не ждём ничего лишнего. Хотя я бы не отказался от какой-нибудь испанской специфики.

Впрочем, её я дождался уже в самолёте на Тенерифе, и даже с небольшим избытком, но тогда я этого не знал и был отвлечён спасением нашего верного друга, Николая А-ва. Коля страдает неожиданными приступами клаустрофобии, которые охватывают его всякий раз, когда он решительно отказывается от алкоголя и его кровь покидают душеукрепляющие алкогольные производные. Когда Коля выпивает, он являет миру пример добродушия, неприхотливости и стремления уснуть в любом положении и на любое время.

Пьяный Коля – мечта любого таксиста, вышибалы, милиционера или другого специалиста по раздеванию заиндевелых алкашей. Откушав водочки, Коля начинает улыбаться тихой, незлобивой, чуть смущённой улыбкой старушечки, вспомнившей своё девичье смущение при первом поцелуе. С этой улыбочкой Коля руководит своим немаленьким предприятием, отвечает на вопросы журналистов, покупает игрушки своим детям, ест, пьёт, наверняка и срёт он тоже с выразительной красивой полуулыбкой. И многие люди, которым повезло и они не видели Николая трезвым, считают, что Николай – удивительно выдержанный, чуть флегматичный красавец с седыми висками, с милой улыбкой и ясным взором, оттенённым веером трудолюбивых морщинок в уголках глаз.

Но люди, которые видели Колю протрезвевшим или завязавшим, придерживаются совершенно иного мнения. Всклокоченный, желчный, непоседливый, потеющий, раздражённый злодей. Которому всё не нравится. Который всего боится, вздрагивает при каждом громком звуке. А то ещё хуже – внезапно начинающий дышать учащённо и глубоко, хватающий соседей по бизнес-классу за руки с хриплым стоном, что стены вокруг него сжимаются, потолок плющит, а дышать совсем нечем.

Такое поведение Николая меня раздражает. Во-первых, оно отвлекает от развлекательной программы. И хотя в самолёте нам предложили к просмотру программу про обезьян, которые с удовольствием прыгали, жрали детёнышей газелей, размазывали помёт по своим головам и обнюхивали пальцы, только что извлечённые из разнообразных отверстий других обезьян, всё же отвлекаться от просмотра не хотелось. Я люблю социальную документалистику, сетующую на неравенство рас, полов и видов. Во-вторых, мне было Николая жалко. Это состояние для меня непривычное, я его не люблю.

– Ты бы лучше пил, Коля! – сказал я печально. – Так ведь всем будет значительно спокойнее…

Пилот

В Интернете, склонном, как известно, к поощрению любых отклонений, я чувствую себя очень уютно. Давно хотел об этом сказать.

Дальше речь пойдёт о другом, конечно.

Я мгновенно обустраиваюсь на новом месте. Окружающие меня люди неоднократно убеждались в этом. Только прислонили на минуту к забору, придав вынужденной позе некую выразительность, только отвернулись, вытянувшись во фрунт перед проезжающим правоохранительным разъездом, а обернулись – я уже сижу перед расстеленной газетой, на шее у меня трепещет импровизированная салфетка из соседской занавески, я щурюсь на солнце, обколупывая невесть откуда взявшиеся калёные в углях куриные яйца, на коленях обмирает хозяйка занавески, не веря подвалившему счастью, а я всем своим крепко сбитым домашним видом олицетворяю торжество законности и низвержение во прах низких пороков.

– Джон! – упрекают меня часто мои спутники. – Оставишь тебя без присмотра на полчаса, возвращаешься, а вокруг тебя уже голуби, уже назначаются свидания, уже рынок ковров и фаянса организован, уже фотографируются в фатах и туфлях с загнутыми носами, все потные, торгуются, а ты смотришь на всё это громокипение глазами отца-основателя…