Дикий барин в домашних условиях

Я мгновенно обустраиваюсь на новом месте. Окружающие меня люди неоднократно убеждались в этом. Только прислонили на минуту к забору, придав моей вынужденной позе некую выразительность, только отвернулись, вытянувшись во фрунт перед проезжающим правоохранительным разъездом, а обернулись – я уже сижу перед расстеленной газетой, на газете миски, бутылки, кастрюля с паром из Везувия, на шее у меня трепещет импровизированная салфетка из соседской занавески, я щурюсь на солнце, обколупывая с неясной улыбкой невесть откуда взявшиеся калённые в углях куриные яйца. На коленях моих обмирает хозяйка занавески, не веря подвалившему счастью. А я всем своим крепко сбитым домашним видом олицетворяю торжество природы.

– Джон! – упрекают меня часто мои спутники. – Оставишь тебя без присмотра на полчаса, возвращаешься, а вокруг тебя уже голуби, уже назначаются свидания, уже рынок ковров и фаянса организован, уже фотографируются в фатах и туфлях с загнутыми носами, все потные, орут, торгуются, а ты смотришь на всё это громокипение глазами отца-основателя… Вчера ведь орал, бегая по пирсу: «Не оставляйте меня здесь, родненькие! Я всё верну обратно! Чувства можно воскресить!» А теперь тебя отсюда и не выдернешь!..

Это так все, да. Но иногда надо скрываться от людей и мне.

У меня строгий принцип: как только в мою честь называют местный бар, я уезжаю из города. Потому как совершенно понятно, что потом пойдут именования в твою честь мясистых, не всегда, кстати, моих детей. Потом кривеньких улиц. Потом появятся тощенькие самозванцы, которые лестью будут водить за собой толпы, врать бессмыслицы, чудодесить перед камерами и бесов гонять с лукавыми тоненькими причитаниями: «Хлыщу, хлыщу, рая ищу!» Фельетоны начнутся, из музея за мной приедут с сетями…

Ухожу я обычно утром, по прохладе, спорым суворовским шагом, посыпая следы смесью махорки с перцем. По дороге бросаю на берегу записку: «Прощевайте любезныя лихом мя не помните люблю всех тут но не могу уж я боле и изнемог а надоели вы мне как собаки или кто там ещё».

Ниже по течению выбрасываю припасённый сапог.

Не люблю, чтобы надеялись, чтобы ждали, не знаю, бегали к почте, в розыск объявляли. Что там ещё бабы-то делают?

Два взгляда

1. …Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашёл уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже покрыто было зло,
В порядок прежний всё вошло.

2. Первые лучи солнца, озарив печальную картину разрушений, были свидетелями благотворения и сострадания… Вера и благость Всевышнего, излившаяся из сердца великодушного монарха, принесли первое утешение несчастным… В первые сутки уже не было в столице ни одного человека без пищи и крова.

Первый отрывок взят из «Медного всадника» Пушкина. Второй – из статьи Фаддея Булгарина. Пушкин читал статью Булгарина в книге Берха.

Первый отрывок является поэзией, в ней одеяние царя (багряница в одах Ломоносова) и луч солнца – это одно и то же.

Второй отрывок современники и поздние критики уверенно полагают проявлением угодничества, беспринципности и рептильности.

На следующий день после ноябрьского наводнения в Петербурге 1824 года по городу лежали неубранные трупы.

Названия

Сегодня в физкультурном кружке обратил внимание, как чудно хороши девушки вокруг. Светски содрогаясь, следил за ними, как в бреду тифозном. Все как-то… целокупно, тугомясо и чудесно, что ли. Это первый признак того, что какие-то гормоны ещё поступают мне в кровь, какая-то тайная полукитайская фабричка внутри меня химичит у чанов, хихикает и самогонит в три смены.

С другой же стороны, если я смотрел сегодня на девушек, которые, как я понял, теперь поголовно приседают, то нагрузка моя недостаточна. А куда больше-то? Я и так пластаюсь как не знаю что! Зловещая цепочка вырисовывается, зловещая…

Но от злобствований, понятно, все равно не удержался. Не поверите, но одна девушка в гусарских с вышивкой лосинах и со штангой на нецелованных плечах делала реверансы, не знаю, как правильно, книксены. Перед зеркалом. Чёлочка мокренькая, хвостик мокренький, ножки трясутся, а упорно книксирует, что тебе мадам Безухова Е. В. на батарейках. Ытц-ытц-ытц!

Спросил название диковинного упражнения, сослался на то, что крайне впечатлён. Названия у упражнения не было. Немедленно присвоил свое имя выпаду. Выпад Шемякина. Вслед за открытыми мной на прошлой неделе синдромом Шемякина и лососем Шемякина, выпад Шемякина – достойный вклад в копилку.

Всему непонятному и неприятному присваивайте свое имя. Рекомендую. Поймете, простите, полюбите.