Дикий батальон

Сережа, потупив голову, выходит мимо нас из зала. Ничего не сказала Золотая рыбка, махнула хвостиком и скрылась за дверью.

Нас с Виктором отцепляют от спортивных снарядов, ведут наружу. На улице вечер. Солнце висит над горизонтом, почти зашло за горы.

14

Читал в книгах, что перед смертью проносится вся жизнь. У меня ничего не проносится. Просто я замедляю шаг. Распрямляю плечи, насколько позволяет боль в боку. А на улице-то как хорошо пахнет! Свежий воздух пьянит, неяркое солнце слепит после подвальной темноты и неярких электрических лампочек. Я думаю о ребенке, который еще не родился. По всем признакам должен быть сын. Горло перехватило, я дышу глубже, стараюсь запрокинуть голову назад, воздуха не хватает. Я рву скованными руками куртку на груди.

Больно в боку, но разве это боль. Нам предстоит пройти еще шагов пятнадцать.

Один… Прости меня, Сын, что не я буду тебя растить! Прости! Два… Прости, Ирина, я поломал твою жизнь! Не надо было выходить тебе за меня замуж. Прости! Слезы душили меня. Я уже не стыдился их, они капали у меня из глаз, я ничего не видел вокруг, просто шел и плакал. Семь… Прости, мама, прости, папа! Вы никогда не узнаете, где я похоронен, не придете ко мне могилу! Простите! Мне очень жаль себя, я иду и плачу.

Я иду, смотрю под ноги. Как обидно! Твою мать! Как обидно умирать молодым! Я же еще такой молодой! За что?! Твою мать, уроды гребанные! Такой молодой, и под стенку расстрельную. Ни суда, ни приговора, ни адвоката, — к стенке. Больно!

И тело все болит. Все чешется. Господи! А как я воняю! Да плевать! Обидно. Я сейчас еще могу и обделаться! Главное не обделаться до расстрела, а там пусть нюхают и убирают мое дерьмо, засранцы хреновы!

Понимаю мозжечком, что надо думать о чем-то большом, высоком. Ни хрена не получается, кроме собственной жизни меня не интересует больше ничего! Не хочу умирать! Мне страшно! Очень страшно! Конец! Финиш! За что! Боже. За что?!

Но как обидно умирать! Слезы жалости к самому себе текут и капают. Сопли тоже потекли из носа. Закованными руками вытираю одним движением и то, и другое. Затем о свою куртку. Невольно замедляю шарканье, один из конвоиров толкает примкнутым магазином в спину. Я падаю на землю. Больно, сука! Ребра сломанные болят, мешают передвигаться!

Козел! И так больно! Ты еще, скотина, пихаешься! Куда торопишься, гад? Дел у тебя много? У меня их уже нет! У меня уже ничего нет. Только несколько шагов осталось в этой жизни. Господи, но как больно! Как земля здорово пахнет! Ничего, я теперь все оставшееся время буду только ее и нюхать! Господи. Но как я воняю! Раньше не замечал. Пытаюсь встать. Никто не помогает. Ничего, я торопиться не буду. Все остановились. Ждут.

Витя помогает мне подняться. Два ослабевших, грязных, измученных жизнью и боевиками мужика идут на расстрел. Лицо у Вити распухло от побоев и слез. От него тоже воняет не меньше, чем от меня. Глаза сумасшедшие, толком ничего не видят. Я сам, наверное, не лучше.

Но как не хочется умирать молодым! Хочу жить! И почему я не волшебник?! Господи! Я хочу жить! Я так мало пожил! За что, Господи!

В голове ни с того, ни с сего сама собой всплыла песенка «Гуд бай, Америка!» Блин, в такие минуты нормальные люди вспоминают что-то великое, светлое, самые счастливые минуты своей жизни. А у меня эта песенка застряла. И маты! Только маты и песенка!

Жалость закрыла все вокруг. Господи! За что?

Одиннадцать! Все — дальше хода нет.

Я плачу и смотрю себе под ноги. Подвели Витьку. Смотрю на него. У того тоже текут слезы, и беззвучно капают на его грязную, окровавленную куртку и на землю.

Я уже ничего не вижу и не слышу. Все, жизнь кончилась. Тупик! Стена! Какая-то тупая бетонная стена станет последним, что я увижу в этой жизни. Не родные лица, а эта гребанная стена!

Плевать на все! Жизнь кончена! Я вспомнил слова отца: «Не верь! Не бойся! Не проси!»

Помню, где-то вычитал, как умирал Гумилев в застенках Лубянки. Весело курил папироску и улыбался своим палачам. Вот это человек!

Хотя, кому какая разница, как я умру? Кого это волнует? Блин, но как все же обидно! Главное, чтобы не было больно. Желательно — в голову сразу, чтобы потом не добивали.

Ясно представилось, как мозги разлетаются желтовато-серыми комочками по двору. Внизу живота все сжалось, из желудка стала подниматься волна, подкатываться к горлу. Еще не хватало, чтобы я от страха и волнения облевался тут перед этими уродами. С трудом проглатываю комок, загоняю его внутрь. Ладно, смотрите, как умирает Олежа Маков — настоящий офицер! «Гуд бай, Америка!» Как меня достала эта песня! Как жалко себя! До слез жалко!

Я разворачиваюсь. Лицо перекошено от слез, перехваченного дыхания и побоев.

— Лицом к стене! — слышится крик Сережи.

Ну уж нет, козел, смотри, как будут умирать твои сослуживцы. Которых ты, гнида, предал!

Виктор повернулся тоже лицом к расстрельной команде.

— Прощай, Олег!

— Прощай, прости!