Дикий берег

– Им это отольется, – шептал он. – Торнадо, да, и землетрясения, и наводнения, и засухи, и пожары, и бессмысленная резня. Увидеть, я вернулся, чтобы увидеть. Должен был увидеть. Все дымилось, все лежало в руинах. Дом. А в нескольких кварталах от него по-прежнему… все вокруг лежало в руинах, а он уцелел, бывает такая зона в эпицентре взрыва. В моем детстве это и вправду была сказочная страна. – Теперь он шептал так быстро и лихорадочно, что я еле разбирал слова, в них не было никакого смысла. Я держал его руку в своих ладонях, он продолжал: – Главная аллея была завалена мусором, попадались трупы, везде развалины, смрад разложения. За углом пристань, куда подходил пароходик, как-то в детстве родители взяли меня с собой, и пароходик появился из-за угла, и над водой зазвучало как труба архангела Гавриила, и все знали, вот-вот он причалит, Генри. Но теперь озеро было завалено трупами. Я пошел поговорить с Авраамом Линкольном, положил голову ему на колени, заглянул в его грустные глаза и сказал – они убили нашу страну, как убили его, но он уже знал, и я заплакал у него на плече. Прошел через замок к огромным чайным чашкам, крупная краснолицая женщина и двое мужчин пьяно гоготали в мертвой тишине и пытались раскрутить чашки. Она выронила большую зеленую бутыль, та разбилась о бетон, и тогда я понял: все это правда, и мужчина… мужчина выхватил нож, о… о…

– Прошу тебя, Том!

– Но я уцелел! Уцелел. Бежал от ужаса не знаю куда и как и пришел в эту долину. Бежал всю дорогу и учился, как уцелеть. Я ведь ничего не знал, в старое время ничему не учили, так – школьная чушь, и все. Кретинская Америка. Роджер по сравнению с ней – образец разумности. Я чуть не умер, узнавая то, что мне надо знать, умирал двадцать раз и больше. Господи, какая удача, что я уцелел, удача существует, она миллионы раз в жизни определяет, будешь ты жить или умрешь. Чистая удача. Пока она не выкинула пикового туза, мои друзья гибли перед моими глазами, и я ничем не мог им помочь, только гадал, почему не я. Это было тяжко. Иногда было – я или он, он рухнул в пропасть, мог бы рухнуть я… Не нам досталась Троя… Закон джунглей, мы все теперь греки, нам так же тяжело, как было им. Вот бы и нам создать из этого что-нибудь прекрасное, строгий и чистый изгиб, – просто запечатлеть, как это было. И строгий изгиб Смерти всегда меж нас, череп под плотью на солнце, ничего странного – трагедии, стихи на амфоре, изгиб строгий и четкий, – все это просто способ выразить то, что было тогда и есть сейчас, например голод, это способ приглушить боль. Иногда мне не под силу думать об этом. Мы были последней из этих трагедий, великая гордость – великий грех, оба суть одно, и за это нас убили, взорвали, опустошили, оставили тридцать лет проползать в грязи и умереть, как греки. О, Генри, можешь ли ты понять, почему я так поступил, почему лгал вам, я хотел, чтобы вы все-таки поняли, хотел спасти вас от страшного ничто, сделать нас призраками греков на этой земле, преодолеть то, что с нами случилось, чтобы появилось нечто – строгое и чистое и мы бы могли сказать: и все же мы – люди. Генри, Генри…

– Да, Том. Том! Успокойся, прошу тебя!

Я вскочил, схватил его за плечи, наклонился. Меня трясло, словно мне передалась его лихорадка. Он вырывался, стараясь снова заговорить, и я закрыл ладонью его влажный рот. Он вырвался, чтобы глотнуть воздуха, я отпустил руку.

– Ты несешь бессмыслицу, – сказал я. Лампа пыхала, тени дрожали по стенам. Ветер завыл в углу. – Ты слишком заводишься от этого разговора. Послушайся меня, ляг, пожалуйста. Сейчас придет Док и разозлится. Тебе не по силам так говорить.

– И поступать так же… – прошептал он.

– Хорошо, хорошо. Успокойся немного, успокойся, успокойся.

Кажется, он наконец услышал. Я вытер ему лоб, сел. Чувство было такое, как после многомильной пробежки.

– Господи, Том.

– Ладно, – сказал он, – помолчу. Но ты должен знать.

– Я знаю, что ты выжил. Теперь все это позади, и больше я ничего не желаю знать, с меня этого довольно, – сказал я искренно.

Он тряхнул головой:

– Ты должен. – Рухнул на подушку. Бум, бум, бум, бум.

– Прекрати, Том.

Он прекратил. Ветер снова загудел, заполняя паузу в разговоре: уууууу-уууууу-уууууу.

– Ладно, буду молчать, – сказал Том другим, спокойным голосом. – Не хочу злить Дока.

– Вот и не зли, – серьезно сказал я. Испуг еще не прошел, сердце бешено колотилось. – Да и силы побереги, у тебя их не так много осталось.

Он покачал головой:

– Я устал.

Ветер выл, будто хотел подхватить нас и шмякнуть о землю. Старик смотрел на меня.

– Ты ведь не пойдешь туда? Ты обещал.

– Ну Том, – ответил я. – Сам знаешь, может случиться, что мне придется.

Он осел на подушку и уставился в потолок. Потом, не сразу, заговорил очень спокойно.