Из-за излучины реки показались Джон и миссис Николен, ребятня мигом забежала в баню. На мост вышли Марвин и Джо Хэмиши, Джо в округлившейся на животе белой блузке. Я вспомнил разговор у печей и подумал, что там у нее на этот раз. Стайка младших Симпсонов и Мендесов выбежала из-за амбаров, следом шли отцы, степенно беседуя на ходу. Рафаэль, Мандо и Док спускались по склону холма, за ними – Эд и Мелисса Шенксы. Я помахал Мелиссе, она помахала в ответ. Ее черные волосы развевались на ветру. Чуть позже из леса выступили Кармен и Нат Эглоффы, они несли вдвоем тяжелый фонарь и спорили. Мануэль Рейс и его семейство торопились следом, чтоб не отстать от фонаря. В бане стоял гвалт, как на толкучке, и, когда подошли Мариани, я испугался, что все не влезут. Однако снаружи было холодно, и Рафаэль взялся за дело, рассадил всех: мужчин вдоль стен, малышей на колени матерям, нашу компанию в пустой купальный чан. Когда он закончил, все сидели впритирку, как селедки в бочке. Фонари развесили по стенам, в очаге пылали большие поленья, было необыкновенно светло, светлее, чем в банный день. Железная кровля оглушительно дребезжала, малыши начали плакать. Все остальные тоже были возбуждены, потому что такой толпой мы собираемся редко – на Рождество да еще на редких поселковых сходках.
Том медленно обходил комнату, разговаривал с теми, кого давно не видел. Попутно он призывал к порядку, но споры и хождения все равно не прекращались. Однако в основном задавали вопросы, и когда Марвин спросил Тома: «Так из-за чего, собственно, сыр-бор?» – несколько голосов подхватили вопрос, а потом стало тише.
– Ладно, – хрипло сказал Том. Он рассказал про нашу поездку в Сан-Диего. Я сидел на краю чана и глядел на лица. Казалось, прошло сто лет с тех пор, как Дженнингс и Ли вошли в эту же комнату с дождя, чтобы рассказать про новую железную дорогу. Столько событий, столько перемен произошло со мной за это время, даже не верилось, что все вместилось в несколько недель. Не верилось, что я тот Генри Флетчер, который слушал тогда Дженнингса и Ли, однако насколько я изменился и что это для меня значит, я не знал. Это было просто неуютное чувство, или неуверенность, или невежество – словно нужно всему учиться с самого начала. Мне оно не нравилось.
По рассказу Тома выходило, что в Сан-Диего живут не то дураки, не то транжиры – не лучше мусорщиков. Так что мне приходилось иногда вмешиваться и высказывать свое мнение – рассказывать об электрических батареях и генераторах, о сломанном радиоприемнике, о печатнике и о мэре Дэнфорте. Мы спорили на глазах у всех, но я считал, что они должны знать мое мнение, потому что Том настроен против южан. Когда я стал говорить про мэра, старик сердито возразил:
– Он живет на широкую ногу, потому что у него куча людей, которым нечего делать, кроме как помогать ему с управлением. Поэтому он может посылать людей в другие поселки на востоке.
– Может, и так, – согласился я, – но расскажи, что они на востоке узнали.
Том кивнул и обратился к остальным:
– Мэр говорит, что его люди доходили до Юты и что все тамошние поселки участвуют в движении, которое они называют американским сопротивлением. Они говорят, что цель сопротивления – вновь объединить Америку.
Все притихли. Молчание нарушил Джон Николен – он сидел возле дверей:
– Ну и?..
– Ну и, – продолжал Том, – он хочет, чтобы мы примкнули к этому их плану и помогли Сан-Диего сражаться с японцами на Каталине. – Он пересказал наш долгий разговор с мэром. – Теперь мы знаем, почему море выбрасывает мертвых азиатов. Однако, видимо, они не перестали высаживаться, и теперь Сан-Диего просит нашей помощи, чтобы избавиться от них навсегда.
– Какой именно помощи они ждут? – спросила миссис Мариани.
– Ну… – Том замялся, и Док встрял в разговор:
– Это значит, им нужно устье нашей реки как база, из которой можно делать вылазки.
В ту же секунду Рекавери Симпсон, отец Дела и Ребл, сказал:
– Это значит, у нас наконец будут ружья и люди, чтобы что-то изменить.