Дикий фраер

– Следующего раза не будет. – Элька медленно покачала головой. – Он уже, наверное, умер, а если нет, то ему можно только посочувствовать. – Впервые посмотрев Петру прямо в глаза, она горько усмехнулась: – Его на кол посадили.

– Какой еще такой кол?

– Сосновый. Или дубовый… Какое это имеет значение?.. С него сняли штаны и посадили задницей на острую дровеняку. Если бы ты видел, как он мучился…

– Так, значит, жиртрест этот не шутил?

– Он что, на комика похож? – желчно осведомилась Элька. – На веселого юмориста? Такие люди шутить не любят, милый мой.

– Милый мой, – повторил Петр, пробуя на вкус эти слова. Остальное, похоже, прошло мимо его ушей.

– Ты бы лицо посерьезней сделал, если умеешь! – окончательно возмутилась Элька. – Не тот случай, чтобы без конца лыбиться! Меня на овощной базе чуть заживо не сожрали, знаешь об этом?

– Это как?

– Нарезают кусочками, насаживают на шампуры и жарят. Все очень просто.

– Так я ж это… – Петр моментально согнал с лица счастливую улыбку и закончил оправдывающимся тоном: —… вроде как приехал за тобой. Спас, значит.

Опустившись на освободившуюся лавку, Элька завесила склоненное к полу лицо волосами и приглушенно сказала сквозь сведенные вместе ладони:

– Спасибо. Потому и назвала тебя милым. Только до спасения мне, как свинье до луны… Встречаются в жизни люди пострашнее людоедов…

– Толстяк этот? Да я ему кадык выгрызу, если он тебя хоть пальцем тронет! А если уже тронул, то я его!..

– Сядь рядом и успокойся. Ничего страшного со мной не произошло.

– Страшного? – насторожился Петр, забыв о покалеченной пятерне. – А это самое между вами было?

– Что «это самое»? – невинно осведомилась Элька, хотя сдержать нервный смех становилось все труднее.

– Ну… – Петр помялся, подыскивая подходящее выражение, ничего путного не придумал, ужасно побагровел и перешел на язык жестов.

Когда его здоровенная ладонь изобразила нечто похожее на норку, а указательный палец другой руки пару раз нырнул в отверстие, Эльке сразу вспомнилось детство, причем дошкольное. Не сдержавшись, она все-таки расхохоталась во весь голос, запрокинув голову назад так резко, что ударилась затылком о спинку скамейки.

– Очень смешно! – буркнул Петр, отвернувшись.

– Дурачок, – сказала Элька, когда короткая истерика прошла. – Да что он может с таким брюхом? У него же зеркальная болезнь!

– Это как? – Нижняя челюсть Петра чуть не отвалилась от удивления.

Насмешливо прищурившись, Элька предложила:

– Представь, что ты собираешься помочиться… Представил? А перед тобой торчит такое пузо, что ты ничего ниже него не видишь. Как станешь искать свой перец? С помощью зеркала, дурачок!

– Дурачок, дурачок, – передразнил Петр, ничуть не развеселившийся от Элькиной шутки. – Заладила… У меня, между прочим, по географии всегда пятерка была. И по военной подготовке тоже…

– За что тебя и люблю, – сказала Элька, раскинув руки на спинке скамьи на манер лебединых крыльев.

– Ага, любишь, как же! У Кости на квартире ты что делала? Думаешь, я ничего не видел?

– Я в монахини не записывалась, – осадила его Элька, сделав надменное лицо. – Ты кто такой, чтобы за моей нравственностью следить? Муж мой? Жених?

Петр думал-думал, а потом брякнул со всей отчаянностью, на которую был способен:

– Может, и жених.

– На-а-адо же! – Элька произнесла эту фразу чуть ли не нараспев. – А как же Костя? Не ревнуешь?

Вопрос поставил Петра в тупик, но ненадолго. Собрав волю в кулак, он изобразил на лице полнейшее равнодушие и заявил:

– Меня не колышет, кто тебя трахал раньше. Вот!

– Так никто меня и не трахал, милый. – На этот раз Элька прищурилась так сильно, что вряд ли видела перед собой собеседника. – Я сама трахаю кого хочу.

– А? – Петр не поверил своим ушам, потому что ему никогда в голову не приходило, что такое возможно.

– Бэ! – передразнила Элька, высунув язык. – Сомневаешься? Так иди сюда. Я тебе покажу, как это делается.

Петр так бы и стоял на месте истуканом, если бы рука Эльки не ухватила его за карман штанов, привлекая поближе. Затем в ход пошла вторая ее рука, отыскавшая отверстие, тоже напоминающее карман, но только дырявый, сквозной.

Как только это произошло, Петру сразу захотелось сказать что-нибудь приличествующее моменту. Про любовь, конечно. Про то, как он скучал по Эльке. Про свое нежелание расставаться с ней хотя бы на минуту. Но она опередила его, усадила рядом и прошептала, касаясь его уха влажными губами:

– Ничего не хочу слышать… Ничего не хочу знать… Ты мой, и этого с меня достаточно…

Мурашки разбежались по всему телу Петра, холодные, щекочущие, стремительные. Он плохо помнил, что произошло дальше. Как получилось, что они оба оказались совсем голыми, прижимаясь друг к другу на жесткой скамейке? Почему Элька все же очутилась сверху, если он сам собирался опрокинуть ее на лопатки? Откуда у него взялись силы сдерживаться так долго, тогда как каждое прикосновение этой чудесной женщины пронзало его от макушки до пят, подобно электрическому разряду?

– Уф-ф! – вот и все, что сумел он произнести, когда наваждение закончилось.