Дикий фраер

А Александр Викторович Мамонтов остался стойким и непреклонным, как бесчувственный истукан, как крепостная башня, готовая вынести любую осаду. Он смерил все Дашины прелести таким ледяным взглядом, что мурашки стремительно побежали по ее голой горячей коже, а температура тела мгновенно упала до 35,6 градуса по Цельсию.

– Ты уезжаешь, – твердо заявил Мамонтов, глядя Даше в глаза, а не куда-нибудь еще.

– Куда?

– В свой сраный Новотроицк. К папе-маме. Будете там вместе вареники жрать, если, конечно, их пенсии на муку и картошку хватит. От меня ты не получишь ни копейки.

Он не кричал, не бегал по комнате и не брызгался слюной. Это было очень скверное предзнаменование. Лихорадочно взвесив все «за» и «против», Даша поняла, что, если ей немедленно не удастся переломить ситуацию, все произойдет именно так, как пообещал ей неумолимый супруг. Ему срочно требовалось выплеснуть наружу все накопившиеся громы и молнии. «Значит, без громоотвода не обойтись», – решила Даша.

– Эх, Саша, Сашенька… – Она зябко закуталась в кимоно, стремясь выглядеть беззащитной и хрупкой. – Вот ты кричишь на меня, всякими глупостями попрекаешь, из дома выгнать собираешься… И ведь даже не поинтересовался, каково мне было, когда я оказалась один на один с этим вооруженным психопатом, с этим насильником и грабителем…

– Насильником? – тупо переспросил Мамонтов. Похоже, из всей Дашиной увертюры только это слово дошло до его сознания.

– Да. – Она понизила голос до едва слышного шепота, поэтому на всякий случай кивнула, чтобы быть правильно понятой.

– Насильником! – угрожающе повторил Мамонтов и опять задышал так часто и сипло, словно внутри него возобновился процесс бурления. Не один только его возмущенный разум – он весь кипел, до основания.

Горестно понурившись, Даша искоса бросила на мужа быстрый взгляд, желая удостовериться, что затронула ту самую струну, с помощью которой можно переключить его внимание на проблемы более значительные, чем ревность.

Жалость, вот как называлась эта струна. И Даша осторожно продолжила играть на ней свою душещипательную мелодию.

– Этот подонок… – Она сделала вид, что не в силах продолжать, и, лишь дождавшись нетерпеливого понукания, опустила голову еще ниже и прошептала: – Он… Он надругался надо мной…

– Что? Говори громче! Ни хрена не слышу!

С неожиданным проворством подскочив к Даше, Мамонтов схватил ее за подбородок и заставил поднять лицо с успевшими повлажнеть глазами.

– Над твоей женой надругались! – воскликнула она уже во весь голос, постепенно преисполняясь неподдельным гневом. – Ее оскорбили, унизили! А ты, вместо того чтобы отыскать и наказать мерзавца, устраиваешь идиотские допросы, выясняешь отношения! – Даша вырвала подбородок из пальцев мужа, задрала его как можно выше и с горечью закончила: – Эх ты, защитник, называется!.. Как же только тебе не стыдно!

– Мне? – Мамонтов задохнулся и выпучил глаза так сильно, что белки округлились и увеличились до размеров шариков для пинг-понга.

– Ну да, конечно. – Даша опять понурилась и понизила голос. – Стыдно должно быть мне одной. За то, что я, слабая, беззащитная женщина, оказавшись лицом к лицу с ненормальным маньяком… – Она резко отвернулась от мужа, стремительно отошла от него и бросилась ничком на кровать.

«Голубой шелк на черном атласном покрывале – это должно смотреться здорово», – подумала Даша. К тому же при падении на кровать кимоно очень удачно обнажило ее длинные ноги. При этом ее больше всего волновало, как выглядят пятки, которые она уже давно ленилась обработать пемзой. Это был единственный изъян в разыгрываемой ею сцене, но она справедливо полагала, что пятки не привлекут слишком пристального внимания супруга.

Свистящий вдох, клокочущий выдох. Это повторялось за ее спиной так долго, что Даша вообразила себя какой-то Анной Карениной, улегшейся на рельсы. К ее облегчению, паровоз замер на месте. Стоял пока что на запасном пути, не зная, в какую сторону ему тронуться: беспощадно давить ли провинившуюся Дашу или мчаться на поиски ее обидчика.

Даша несколько раз всхлипнула и немного поерзала на покрывале, полагая, что вид ее доверчиво оголившейся попки вызовет у мужа должные отеческие чувства. Мол, отшлепай, прости и прижми к своей широкой груди. «К своей потной, жирной груди с отвратительными бабскими сиськами», – поправилась она мысленно.

Позади тихонько звякнула пряжка расстегиваемого ремня, прозвучало короткое шуршание. Даша уж решила, что ее ждет короткая бурная случка с последующим примирением, когда вслед за свистом рассекаемого воздуха ее ягодицы обожгло такой жгучей болью, что из глаз брызнули слезы, на этот раз выстраданные по-настоящему.

– Ай! – крикнула она очень по-детски, но, прежде чем успела проворно перевернуться на спину, заработала по заднице еще один хлесткий удар ремнем, таким же неумолимым, как тот крокодил, из кожи которого он был сработан.