Дикий горный тимьян

Мистер Арчер прокашлялся в третий и последний раз и перешел к делу. Если Оливер согласится жениться на Жаннетт и стать законным отцом ребенка, мистер Арчер готов позаботиться о, так сказать, материальной стороне дела, чтобы молодые могли жить… гм… хорошо.

Оливер спросил, насколько хорошо? И мистер Арчер уточнил, пристально глядя в глаза Оливера, сидевшего напротив, при этом его нервные пальцы передвигали с места на место бокал, поправляли лежавшие на столе вилки, крошили хлеб. К тому времени, как он закончил свои пояснения, на месте, где стоял его прибор, был хаотический беспорядок, но Оливер понял, что для него все складывается очень неплохо.

Живя в лондонской квартире с Жаннетт и получая ежемесячные поступления на свой банковский счет, он может бросить работу в рыбной лавке и закончить пьесу. У него уже была написана книга, которая все еще находилась у его агента. Но пьеса — это другое дело, ее надо довести до ума, пока она не выела душу как отвратительная раковая опухоль. С ним всегда так. Он никогда не бывает доволен собой, если не живет двойной жизнью. Одна жизнь — реальная, с женщинами, едой, выпивкой и общением с друзьями в пабах; другая жизнь — населенная его персонажами, которые казались более живыми и симпатичными, чем те, с которыми ему приходилось встречаться в реальной жизни. И уж, конечно, более интересными, по его мнению, чем Арчеры.

За обедом в клубе Оливер и мистер Арчер пришли к соглашению, которое потом было скреплено переводными векселями, юридическими бумагами и подписями. Жаннетт и Оливер своевременно вступили в брак, о чем была сделана соответствующая запись в книге актов гражданского состояния, и, похоже, именно это и нужно было Арчерам. Брачный союз просуществовал всего несколько месяцев, и Жаннетт еще до рождения ребенка вернулась в родительский дом. По ее словам, со скукой и одиночеством она еще могла мириться, но терпеть оскорбления и побои было выше ее сил.

Оливер почти не замечал ее отсутствия. Он продолжал жить в ее квартире и спокойно, без помех закончил пьесу. После этого он освободил квартиру, запер дверь, ключ отправил Жаннетт по почте и уехал. Ребенок родился, когда он был в Испании, и там же он прочел в газете недельной давности о гибели жены в авиационной катастрофе в Югославии. Жаннетт к тому времени была для него человеком, когда-то давно встретившимся ему на жизненном пути, и ее гибель не вызвала у него никаких эмоций. Эта женщина осталась в далеком прошлом.

К тому же он заканчивал уже второй роман. Подумав о Жаннетт минут пять, он с облегчением погрузился в мир своих героев, гораздо для него более интересных, которые продолжали жить своей жизнью у него в голове.

Когда Хельга снова сошла вниз, он уже сидел в кухне у окна, спиной к солнцу, с удовольствием потягивая пиво. Дверь отворилась, и она появилась, держа на руках ребенка. Он был больше, чем предполагал Оливер, на нем был красный комбинезон с нагрудником и белый свитер. Волосы у него были рыжеватые с золотистым отливом, как у новеньких пенсов, однако лица не было видно — малыш спрятал его, уткнувшись носом в восхитительную шею Хельги.

Она улыбнулась Оливеру, глядя на него поверх плеча ребенка.

— Он стесняется. Я сказала ему, что у нас гость, и он не хочет на вас смотреть.

Она наклонила голову к малышу.

— Ну же, глупенький, этот дядя хороший. Он будет с нами обедать.

Ребенок недовольно что-то промычал и еще глубже спрятал лицо у нее на груди. Хельга засмеялась, подняла его и посадила в высокий детский стул, чтобы он, наконец, отпустил ее. Наконец, малыш и Оливер посмотрели друг на друга. Томас оказался этаким крепышом с голубыми глазами. Оливеру еще не приходилось общаться с детьми. Никогда. И он сказал:

— Привет.

— Скажи дяде «здравствуйте», Томас, — подсказала Хельга и добавила: — Он не любит разговаривать.

Томас уставился на незнакомого дядю. Одна половина лица у него раскраснелась, наверное, та, что лежала на подушке. От него пахло мылом. Хельга застегнула пластиковый нагрудник сзади на шее, а он, не отрывая глаз, смотрел на Оливера.

Хельга пошла к плите за обедом. Она вынула из духовки пастушью запеканку и брюссельскую капусту. Маленький кусочек запеканки она положила на круглую тарелочку, размяла его вилкой и поставила перед Томасом.

— Ну, теперь ешь, — сказала она, вкладывая ложку ему в руку.

— Он, что, уже сам ест? — спросил Оливер.

— Конечно. Ему два года. Он уже не маленький, да, Томас? Ну-ка покажи дяде, как ты умеешь есть.

В ответ Томас положил ложку. Он, не мигая, смотрел на Оливера голубыми глазами, и Оливер почувствовал некоторую неловкость.

— Давай поедим, — сказал он. Он поставил на стол кружку с пивом, взял ложку Томаса с размятым мясом и картошкой и поднес ее ко рту малыша; рот тут же открылся, и содержимое ложки оказалось внутри. Но и жуя, Томас продолжал неотрывно глядеть на Оливера. Оливер отдал ему ложку. Прожевав то, что было во рту, Томас улыбнулся, обнажив двойной ряд обворожительных белых зубок с застрявшей в них запеканкой.

Ставя перед Оливером тарелку с едой, Хельга заметила его улыбку: