Дикий хмель

— Подумаешь, две недели. Занятия, они только занятия, а здоровья не купишь.

— Я здоровая.

— Тьфу, тьфу, тьфу... — Люська посмотрела на меня как-то странно. И вдруг спросила: — Ты когда-нибудь была на Черном море?

— Нет, — вздохнула я. — Ни на Черном, ни на Балтийском, ни на каком другом...

— Поехали со мной, мать, — сказала она весело. — У меня в Туапсе дядечка. Во мужик!

— Спасибо. Боюсь твоих родственников, — ответила я многозначительно.

Люська передернула плечами, укоризненно вздохнула: дескать, ну сколько можно об этом! Сказала с расстановкой, убеждая:

— Дядечка самый настоящий. Родной брат матери. Старичок, инвалид. Домик у него свой. Вино... Ну, поехали. Когда у тебя еще такая возможность представится?

Действительно, когда? А Люська продолжает:

— Осень там красивая... Пляж пустынный. Море теплое, город, словно игрушка. Листья падают с кленов. Знаешь такую песенку.

— Я все знаю, — смотрю Люське в глаза не мигая, — Только условие одно: отдыхать. — Последнее слово произношу подчеркнуто, с ударением на каждом слоге: — Никаких танцев, никаких знакомств.

Люська возмущенно разводит руками:

— Разговора нет. На юг ездят за здоровьем... За хорошим загаром. Остальное всё — ерунда...

2

Не пляжным, до скуки хмурым было то утро. Тучи рядочком вытянулись от горы к горе. Но дождь не капал из них. И выкрики птиц не казались тревожными, а только немного суетливыми и громкими. По невысокому ветхому забору плелся дикий хмель, забираясь вверх на акацию, ствол которой был корявым и таким толстым, что его с трудом могли бы обхватить два человека. Листья хмеля, обычно приятно зеленые, утратили свою свежесть, висели мрачными, не трепыхались. Ветра не было. Воздух переполняла влага. Это чувствовалось. Я бы не сказала, что трудно дышалось или пальцы липли от влаги. Но здесь, на горе, в дни солнечные, ветреные, воздух обладал способностью взбадривать, окрылять. Сегодня же он был сонливым, тяжеловатым.

Платон Пантелеевич, который каждое утро подметал сад — листьев за ночь опадало много — метлой из крепких веток самшита, сказал:

— Осень — девка ненадежная. И до моря не дойдете, как дождь хлынет.

— У нас плащи есть, — сказала Люська. И похвалилась — болонья!

— Плащ самый лучший — это брезентовый, — шаркая метлой, возразил Платон Пантелеевич.

— Ха-ха, — ответила Люська, — дядечка, надо опохмелиться.

— Опохмеляться никогда не грех... Да разговор не про то. Сколько разных плащей в моду входило, а брезентовый самый прочный, самый удобный. Потому как ежели... угу!.. Тебя дождь в лесу застал, его и постелить в шалаше можно, и об ветку зацепится — не порвется...

— Так откуда же в Москве лес? — возразила Люська. — У нас и земли-то нет, кругом асфальт.

— Худо вам там, худо, — пожалел Платон Пантелеевич. — Загнетесь раньше времени. Как пить дать!

— Зануда ты, дядя, — сказала Люська. — Типун тебе на язык.

Платон Пантелеевич не унимался:

— Я вот слышал, что у вас в Москве сосиски из целлофана стали делать.

— Не из целлофана, а в целлофане, — поправила Люська.

— Однако все это... Так вот я спрашиваю: вкусно?

Люська промолчала. Платон Пантелеевич оперся на метлу и посмотрел в мою сторону. Я призналась:

— Нет, не очень. Раньше вкуснее были.

Платон Пантелеевич вздохнул:

— Изобрел же кто-то. Придумал. И точно же, премию получил. А ведь, если по-мудрому, с заботой о детях и внуках наших, судить этого изобретателя надо по статье. Угу!..

Часов в одиннадцать мы все-таки ушли на море без надежды искупаться. Хотелось посидеть на берегу, подышать солеными брызгами. Сразу за висячим мостом — легким, скрипучим — через спокойную, словно залитую маслом речку мы увидели большие волны, с тяжелым шумом накатывающиеся на берег. Шум был страшный. Я впервые слышала, чтобы так грозно охало и гудело море.

Потом шли сквером. Он редел с каждым днем: красиво, благородно. Выгоревшая трава пахла сеном. И море тоже пахло. И река справа дремала тихая, спокойная...

Совершенно пустынный пляж лег перед нами.

Сырые выгоревшие ставни с черными отвислыми замками прикрывали широкие окна буфета, где обычно красовались пестрыми этикетками плитки шоколада, серебристыми головками шампанское, скромно потупившись, стояли невзрачные бутылки с минеральной водой, лимонадом. Огороженный редким штакетником пункт проката пляжного инвентаря походил на свалку. Лежаки и шезлонги громоздились один на другом. Скоро их увезут на какой-нибудь склад, где они пролежат всю дождливую южную зиму.

На будке фотографии, маленькой, как скворечник, было написано мелом: «Закрыто до 1 июня следующего года».

Даже осводовская вышка, где обычно дремал дежурный, была сегодня пуста. Дверка над лестницей колыхалась, словно флюгер. С огромного плаката, закрепленного внизу на большом и прочном листе фанеры, как и вчера и позавчера, улыбался усатый боцман, предупреждая:

Наш совет не забывай:
Далеко не заплывай,
Где не знаешь — не ныряй,
В море ты не охлаждайся,
В пьяном виде не купайся!