Дикий мед

Неизвестный генерал, который организовал переправу и теперь пытался одновременно и наводить на ней порядок и командовать арьергардом, прикрывавшим переправу от немцев, никогда не командовал войсками, он был тыловым генералом и взял на себя командование потому, что был тут старшим по званию и считал это своей обязанностью. Он думал, что уже само присутствие на переправе человека с генеральскими звездами на петлицах должно успокаивающе подействовать на людей. «Генерал здесь, — должны были думать, по его предположениям, люди, — генерал все устроит, генерал не даст нам погибнуть». Но люди, которые подходили к переправе, напирали друг на друга, толпились на узкой гати в свете повисших в воздухе ракет и кидались вслепую в болото под минами и бомбами, думали совсем не так, как предполагал генерал. «Дело плохо, раз уж сам генерал командует переправой», — думали люди, глядя на охрипшего генерала, который ничего не мог добиться и лишь бессильно размахивал пистолетом.

Немцы двинулись с холмов на арьергард, лежавший в окопчиках на опушке.

За спинами у немцев ревели моторами грузовики и тягачи, грохотали тракторы; двигались они или стояли на месте с погашенными фарами, нельзя было понять, но грохот, которым они наполняли ночную тьму, производил впечатление непрерывного движения. Мины рвались на опушке. В темноте слышались команды, крики раненых, треск автоматных очередей, тяжелая скороговорка пулеметов, свист пуль и шипение осколков.

Пасеков переполз к Берестовскому, прижался плечом к его плечу и хрипло выдохнул из пересохшего горла:

— Ну как, задержим?

— У них там, кажется, танки…

— На испуг берут. Танки, если и есть, сюда не пойдут… Лес, болото…

Они стреляли в темноту, перезаряжали винтовки и снова стреляли.

Их охватил мальчишеский азарт, они кричали и хохотали так, словно принимали участие в увлекательной игре, в которой не было ничего опасного, — просто сошлись люди, легли в ослепляющей темноте на землю и развлекаются как могут, с грохотом, горячими вспышками огня, со смехом, похожим на стон, и стонами, что кажутся смехом.

— Не зевайте, Берестовский! — крикнул Пасеков. — Они уже совсем близко…

— Ни черта не видно, — прохрипел Берестовский.

Сзади подполз боец в распахнутой гимнастерке, его дыхание было слышно еще издалека, воздух свистел и клокотал у него в груди.

— Эй, вы кто? — крикнул он, дергая за ногу Пасекова.

— А ты кто?

— Берите гранаты, гранатами их, ежели что… Умеете гранатами?

Боец оставил около них несколько гранат и пополз куда-то в сторону.

— Я никогда не держал в руках гранаты, — сказал Берестовский.

Пасеков расхохотался:

— Что вы говорите? А я всю жизнь бросаю гранаты, честное слово!

По вспышкам впереди видно было, что немецкие автоматчики уже совсем близко, что их не останавливают ни выстрелы из винтовок, ни пулеметные очереди. Моторы за холмами ревели без умолку. Впереди с непонятными воплями поднялись черные фигуры и побежали на окопы. Пасеков схватил гранату и поднялся на локте.

— Пригнитесь, Берестовский! — крикнул Пасеков и далеко вперед выбросил правую руку.

Берестовский уткнулся лицом в землю. Черные фигуры впереди упали, слились с землей, словно их и не было.

— А, гады! — закричал Пасеков и нагнулся над Берестовским. — Вас не ранило?

— Нет, — отозвался Берестовский. — Здорово вы их!

Новый боец подполз сзади и лег рядом с ними. От бойца резко пахло потом и болотной тиной, глаза его влажно блестели в темноте.

— Отходи по одному на переправу… Генерала убило!

— Я тебе отойду, паразит! — прохрипел Пасеков, хватаясь за пистолет. — Ты кто? Паникуешь?

— Меня батальонный комиссар Лажечников послал, вот кто я, — спокойно сплюнул в темноту боец, повернулся и закричал во все горло: — Эй, Митьченко, тащи сюда! Мы станкача тут поставим, а вы отходите.

— Моряк? — радостно захлебнулся Берестовский, разглядев в темноте полосы тельняшки на груди бойца.

— С разбитого корабля, — хрипло засмеялся боец. — Уматывайте, говорю, на переправу…

Подползли еще два бойца, один тащил пулемет, другой — две цинки с лентами.

— А-а-а, рус Иван! — закричала темнота впереди, и снова поднялись черные фигуры и застрочили огнем из автоматов.

Боец в тельняшке припал к пулемету. Пулемет заплевался огнем, освещая его лицо, молодое, окаменевшее от напряжения.

— Гутен морген, гутен таг! — кричал боец, поворачивая пулемет вправо и влево, чтоб пули ложились веером. — Митьченко, готовь ленту!

Оборачиваясь и отстреливаясь, Пасеков и Берестовский отползли в лес.