Дикий Порт

– Ну, – грустно говорит Шеверинский, пока Чигракова новыми глазами смотрит на «ангела».

– Димка! – смех и разочарование, – я тебя не узнала. Богатым будешь. Ну вы даете, люди. Мир тесен, а? Надо же было во всей галактике…

И вдруг она понимает, что Васильев не слышит ее неловких шуток.

Он ее даже не видит.

– Я же тебе сказал, он упыханный, – вздыхает Шеверинский и берет ее под локоть. – Пойдем, поговорим, что ли…

Анастасия послушно идет.

– Вот сижу тут, – Шеверинский обводит рукой столик, угол с какой-то невнятной вазой, край барной стойки. Танцпол отсюда далеко, но хорошо виден. – Остохренело знаешь как? Даже поговорить не с кем.

– Как не с кем? – изумляется Анастис, садясь. – Вы же с Димкой так дружили всегда…

– Эта мразь жрет водку, курит акару и устраивает фейерверки, – почти без гнева сообщает Шеверинский. – У него сердце не пашет, а он акару курит. Он себя загнать хочет.

Разрываясь между вопросами «а что с ним?» и «а вы двое куда смотрите?!», Анастасия чувствует, что большего изумления в нее просто не вместится. Она со школы помнит Димочку, тонкого-звонкого, умного и делового, самоуверенного, избалованного вниманием, вечно в компании амбала Шеверинского и серой мышки Ленки. На самом деле мозговым центром у этих троих всегда работал Шеверинский, при взгляде на которого не скажешь, что у него вообще есть какие-то мозги, но Васильев делал команде лицо, и лицо это было – спасайтесь, девушки.

– А где же ваша Ленка? – наконец, спрашивает Анастис.

– В отпуске.

– Как в отпуске? Вы здесь, а она в отпуске?!

– Ее Алентипална отпустила, – тихо говорит Шеверинский. – Она замуж выходит.

И все становится ясно.

– За Полетаева? – только уточняет Анастис.

– За него. Димыч совсем с катушек… того. Вот говорят, между прочим, что в хорошей тройке обязательно будет один придурок, так смотри, вон он, сволочь…

– Кто говорит?

– Алентипална.

– А у них троих кто придурок? Или они исключение?

– Борода у них придурок.

– С ума сошел! – таращит глаза Чигракова.

– А что? Он просто очень умный. Просто нечеловечески умный мужик. А так, когда они моложе были, Батя ему каждую неделю рыло чистил… – уныло пожимает плечами Шеверинский. – Да и хрен с ними! Они счастливые люди…

Следующие полчаса Анастасия сидит и слушает Шеверинского. Потому что тому очень нужно, чтобы его выслушали. Потому что большому страшному человеку тяжело. Он горюет. Он жалуется на того, кто ему ближе брата, дороже друга, с кем ничего, ну ничегошеньки нельзя поделать – на рёхнутого Синего Птица.

– Так уведи его отсюда! – наконец, конструктивно предлагает Чигракова. – Запри, на цепь посади! Ты что, не можешь?

– Что я с ним сделаю?! – Шеверинский подскакивает на месте. – У тебя что, корректора никогда не было? Иди, подойди к нему, увидишь, что будет… Думаешь, чего я тут сижу? – с внезапной тоской спрашивает он. – Думаешь, я слежу, чтоб его никто не обидел? Я слежу, чтоб он никого не обидел! Я раньше не сидел. Не люблю я такие места. Один только раз пришел посмотреть, где это он ошивается. Смотрю, а он убивает…

– То есть как убивает?!

– Легко… Ты посмотри на него! – внезапно срывается Шеверинский. – На что он похож! Вихляется тут, обкуренный, расстегнутый весь… К нему мужики клеятся! Бабы так прямо на танцполе готовы дать. А это парень, который любит единственную девчонку на свете. И до смерти будет ее любить…

– Как убивает, Север? – очень тихо спрашивает Анастис, и кодовое имя заставляет Шеверинского вздрогнуть и понуриться.

– Он женщин ласково отодвигает, – отвечает гигант, выстукивая что-то пальцами на столешнице. – Ну, мигрень у нее сделается, зуб заболит. А мужиков он убивал. Раньше. А чем они виноваты? На нем же большими буквами написано: «Трахни меня»… Так вот, я пришел первый раз, вижу, Димыч с каким-то парнем танцует. Думаю: елы-палы, неужели гей? Ну, с виду может, и похож, но он же так девок всегда любил. И Ленка, опять же… Я ж не понимал тогда, что он вообще ничего не видит. Ну вот.

Шеверинский бросает короткий взгляд туда, где медитативно покачивается закрывший глаза Синий Птиц. «Бедный Север», – думает Анастис.

– Вот, – косноязычно повторяет умнейший Север. – Тот его и поил, и акарой угощал. Потом целовать полез. А Димыч очнулся слегка, видимо, и давай свое.

– Что – свое?

– Я Синий Птиц, – размеренно, глядя в сторону, выговаривает Шеверинский, и мороз подирает по коже. – Приношу Счастье…

И замолкает.

– И чего?

– Тот чего-то залопотал в ответ… и вдруг его рвать начало. Аж скрутило. Димыч встал себе и пошел в сортир брюки отчищать, а у того судороги. Пока сообразили, пока кто-то чего-то делать начал… в общем, помер мужик. Захлебнулся. Насмерть.

– Ни хрена себе… И сколько он так?

– Я его поймал, по морде дал, говорю – ты скольким уже смерть спел, падла? Молчи-ит… – Шеверинский ложится грудью на стол и утыкается лицом в скрещенные руки. Чигракова сидит и смотрит на него, чувствуя себя выбитой из колеи.

– К Бороде его надо, – в сердцах говорит она. – На кушеточку. Пусть полечит. Зря, что ли, великий душевед?