Дикий сад

Спустившись к ланчу на террасу, он нисколько не удивился, увидев сидящего за столом Маурицио. Реакция последнего на появление английского гостя оказалась вполне предсказуемой и в точности повторяла ужас, изумление и сочувствие, отразившиеся на лице его матери. На протяжении всего ланча Адам пытался пробиться сквозь выставленную Маурицио защиту, получить пусть самое малое — хотя бы просто взгляд — подтверждение тому, что они оба знают: история о карманниках в Ареццо полная чушь и отъявленная ложь.

Но Маурицио играл свою роль безупречно, и Адаму ничего не оставалось, как только восхищаться его выдержкой, потому что теперь он нисколько не сомневался: это — игра. К окончанию ланча, однако, ему было уже не до восхищения. Если Маурицио поговорил с Гаетано и знал, что тот в разговоре с любознательным англичанином ничем себя не выдал и ничьего имени не назвал, то ему и беспокоиться было не о чем: держись понаглее, не упоминай о Вьяреджо, и у противника не останется ничего, кроме разорванной цепочки косвенных улик.

На месте Маурицио Адам избрал бы именно такую линию поведения, а потому немало удивился, когда вскоре после ланча тот вошел в кабинет со стороны библиотеки и закрыл за собой дверь, а потом притворил и вторую, ту, что вела на террасу.

Адам сидел за столом и читал, но с появлением Маурицио буквы как-то перестали складываться в слова.

Маурицио закурил.

— Гаетано просит передать извинения.

Молчание — лучшая тактика?

— Кто был тот, в парке?

Вот оно что. Значит, Маурицио пришел не потрепаться и не попугать — ему нужно выяснить, работает ли Адам один или в паре с кем-то. Нужно знать, какими силами располагает противник.

— Не знаю. Было темно, а лица я не видел.

Маурицио посмотрел на него — пристально, с прищуром.

— Я тебе верю. — Он прошел к камину, взял кочергу и поворошил пепел над решеткой. — Не знаю, что ты себе нафантазировал, что вбил в голову, но послушай меня. Я, конечно, знаком с Гаетано. Его здесь все знают. В прошлом году, перед тем как уехать, он попросил помочь ему с бизнесом. — Маурицио криво усмехнулся. — Точнее, попросил денег. Я отказал, но потом увидел «Ла Капаннину» и согласился. Подумал, что это будет неплохое вложение. Так и получилось. Отношения у нас не простые, и, признаюсь, не все там по закону. Понятно, что Гаетано нервничает. Да и я тоже. Мне жаль, что тебе из-за этого досталось.

Надо отдать должное, подготовился Маурицио хорошо: объяснение не только звучало логично, но и позволяло Адаму выйти из дела с чистой совестью.

Вот только принимать это объяснение и выходить из дела он уже не собирался. Момент был упущен. Для него все изменилось. Они избили его. Напугали. Напугали до смерти, так, что он обмочился со страху, думая, что ему пришел конец.

— Вы лжете, — сказал Адам. — Я знаю, что вы лжете, и вы сами знаете, что лжете. Вы убили Эмилио, а когда Гаетано узнал об этом, купили его молчание. Вы заплатили и, может быть, платите до сих пор. Гаетано рассказывал вам о своих планах? У него большие планы. С расчетом, думаю, на ваши деньги.

Странно, что это не приходило ему в голову раньше, но ведь отношения действительно могли строиться на продолжающемся шантаже. И с покупкой «Ла Капаннины» Гаетано, не исключено, потребовал увеличения платежей. Если так, то получалось, что Маурицио в прямом смысле платит за совершенное четырнадцать лет назад преступление. Адам даже повеселел от этой мысли.

Маурицио же смотрел на него с выражением то ли жалости, то любопытства.

— Ты так думаешь? Думаешь, что я убил брата? Ты тронулся? — Он бросил сигарету в камин и подошел к столу. Глаза его больше не смеялись. — Кто ты такой? Ты приехал сюда и говоришь мне такие вещи. Как ты смеешь говорить мне такое? Я был там. — Он ткнул себя пальцем в грудь. — Я видел, как немец застрелил Эмилио. Видел, как он подошел и выстрелил ему в голову. — Маурицио сложил из пальцев «пистолет» и «выстрелил» в землю. — Я ничего не сделал. Ничего. Только стоял и смотрел. Если стоять и ничего не делать — убийство, то да, я убил его.

Не слезы, блеснувшие в глазах Маурицио, а вот этот жест, сложенные «пистолетом» пальцы, решил все. Жест объяснял, откуда взялась пуля в полу — об этой детали Кьяра не упомянула, и именно ее Адам подхватил как доказательство того, что Эмилио погиб от руки брата.

На ней, на этой улике — единственной серьезной, физической улике, — строилось все дело, и вот теперь Маурицио одним движением руки отбросил краеугольный камень обвинения. Вся выстроенная им с немалым трудом конструкция, шаткая, державшаяся на предположениях и догадках, надломилась и с треском рухнула.

— Итак?..

— Мне очень жаль, — негромко сказал Адам.

— Тебе жаль?

— Да.

Маурицио отвернулся и с досадой развел руками.

— И это все, что ты можешь сказать?

— Я уеду…

— Да, уедешь.

— Сейчас?

— Завтра утром, как и собирался. Не хочу устраивать сцену при матери.

Адам кивнул. Маурицио бросил на него презрительный взгляд и вышел из комнаты.