Дикий селезень. Сиротская зима (повести)

Однажды я помогал матери мыть окно, заляпанное рыжим котом Ксан Ксанычем. Выжал тряпку и пошел на кухню менять воду. Кто-то робко постучал. Дверь мы закрывали только на ночь, а так она всегда была у нас открыта. Один раз без стука вошли цыгане, на кухне подкрепились жареной картошкой, забрали бутылку подсолнечного масла и ушли. Воровать у нас с матерью нечего — бояться некого.

— Да, да. Открыто! — крикнул я. — От-кры-то! Входи-те!

Дверь открылась, и боязливо вошел мужчина в укороченной шинели, комкая в руках казацкую кубанку. Большая голова, обрюзглое лицо с глубокой ямкой на подбородке.

— Сыно-о-ок, — по-бабьи протянул мужик и шагнул ко мне.

Мать слезла с подоконника, ойкнула, выронила мокрую тряпку и по-птичьи клюнулась под потную ладонь мужчины.

Наконец явился папка. Правда, замызганный какой-то, совсем непохожий на того, на фотке, который мчится с шашкой на белом коне. Только кубанка та же.

Я не сводил глаз с настоящей казацкой кубанки.

— На, сынок, на, это тебе от папки твоего. Носи на здоровье, сын донского казака, — картинно, со слезами надел отец кубанку на меня.

На улице пацаны подолгу рассматривали кубанку, примеряли, но не верили, что у меня, у Дерёвни, есть взаправдашний отец.

Я попросил отца пройтись со мной по улице, но он пообещал это сделать завтра. Я не настаивал, надеялся, что завтра отец будет выглядеть получше.

Мать с отцом за чекушкой в слезах вспоминают былое. Я в кубанке вообразил себя на коне и помчался по елабужским лугам.

Вечером папка с мамкой легли спать на полу. Я спрыгнул с кровати и пристроился между ними. Мне не хотелось, чтобы и папка был как Хирург. Но от отца несло чем-то кислым — я дал перенести себя на кровать и сразу начал качаться.

— У него шарики за ролики зайдутся, будет чокнутый, тебе обуза, — услышал я испуганный голос отца.

«Нет, так скорее не чокнусь», — подумал я про себя и, укачиваясь, стал уноситься в сон.

А на другое утро папки нет.

Мать надела кургузый халат с лямками сзади на поясе и на шее.

— А где он? — спросонок спросил я.

— Уехал: у него на Дону другая семья. Сестричка и братик у тебя там, — успокоила меня мать.

— Не родня они мне. Встрену — его побью и их. Чо приезжал? «Сыно-о-ок»… Не отец он мне, нет у меня отца.

— Побойся бога. Ишь, жисть как сложилась. Заарканила его ревизорша — не выпутаться. Ешшо неизвестно, как у тебя жисть пойдет. Гадала селезневская Секлитинья-то…

— А чо говорил дяденька в плаще, чо? Вот он и есть мой отец. А таких отцов, как этот, не бывает, поняла?

— Не чтишь никого, — горестно покачала головой мать.

Я достал фотографию, зло посмотрел на ненастоящего отца и положил ее в кубанку.

Вруша, вруша номер пять,
Разреши по морде дать, —

пристал ко мне на улице Валерка Макаров.

— На-кася, выкуси, а это не ©идел? — достал я из кубанки фотографию отца на коне.

Макар прикусил язык. Козя долго вертел фотку, пробовал ее на зуб, как фальшивую монету, смотрел на просвет и наконец авторитетно заявил:

— Коняшка, сабля, мундир грузинский намалеваны на фанерке. Заместо лица вырезана дырка. Любой за деньгу может сунуть свое лицо в дырку и потом надувать такой фоткой кого хошь.

— А это чо такое, а? Чо, а? — стал наступать я на Козю, тыча ему кубанкой в лицо.

— Чо, чо, дед Копчо. Утиль, понял.

— Какой утиль?

— Видел возле магазина вагончик на колесиках, где всякое барахло за пистонки и шары примают. Ну кости собачьи, бумагу, тряпье?

— Ну видел.

— Ну загну — каралька выйдет. И я видел, как твой папаша преподобный насобирал по помойкам мешок тряпья, выменял его у старьевщика за эту барахлянскую шапку и оторвал у нее уши. Вот так вот. Понял, папенькин сынок? — Козя брезгливо отошел от меня, ковырнул носком ботинка землю, поднял монету и крутанул ее серебряной рыбкой в воздухе.

Страшный сон

Везде я слышал, что матерей любить надо, и даже прочитал в школьной книжке, что у каждого самая красивая мама. Я, к великому своему огорчению, ничего такого не испытывал. Что в мамке красивого? Тетя Анжела у Альки красивая, и отец у него настоящий капитан. А у меня мамка обыкновенная, как тетя Аня Крюкова или тетя Даша Козина. Но у них есть мужья. Правда, тетя Аня нашла себе мужа после переезда. Зато Санькин отец — милиционер, ловит бандитов и нежадный. От такого бы и я не отказался. У мамки мужа нет. Значит, она похуже других будет. Ходит один уже который вечер. Заявляется, когда спать пора. Какой уж тут сон. Прижмусь к стене, укутаюсь одеялом плотно-плотно, чтобы ничего не слышать.

— Степа, к пацану подход нужен. Он так привязчивый, если подойти, — учит гостя мать.

Дядька достает из бумажника трояк и наклоняется надо мной. Рожа у него красная, глазки масленые, а сам он смахивает на Куркуля Хирурговича.

— Слышь, Анатолий, на-кась на мороженку, на кино, — сует замусоленную бумажку мамкин хахаль и пытается повернуть меня к себе. Пальцы у него волосатые, крючками, и изо рта несет.

Я отдергиваю плечо, еще плотнее прижимаюсь к стене.