Дикий цветок

Историю двух друзей мне рассказывал отец в Иерусалиме в каждый Судный день. Сколько себя помню, я молился с отцом в маленькой синагоге каббалистов в нашем переулке. После поста, когда мы возвращались домой, и я держался за его руку, история о друзьях сокращала нам путь. И всегда эту историю отец завершал словами: «Мойшеле, великая честь для еврея предстать пред Всевышним на исходе Судного дня, как это случилось с Александром Бен-Шломо Вифманом».

Отец рассказывал, что в те годы возникло большое движение «Шиват Цион» – «Возвращение в Сион». Рабби Меир фон-Рутенбург загорелся идеей и встал во главе движения. Кайзер Германии Рудольф фон-Габсбург видел в Рабби Меире вождя. Известным человеком был Рабби Меир, учитель поколения. Но кайзеру, его принцам и епископам не нравилось движение, призывающее евреев вернуться в их страну, ибо тогда бы государственная казна опустела, и чтобы задушить это движение, заключили в острог Рабби Меира. Евреи Германии предложили колоссальную сумму в 23000 марок, чтобы освободить их учителя, но Рабби Меир запретил евреям выкупить его за деньги, и даже угрожал предать их анафеме, если они, не дай Бог, сдадутся шантажу чужих властей. И праведник сидел семь лет в тюрьме, пока не умер. За его тело также запросили выкуп, ибо знали, что евреи сделают все и много заплатят, чтобы предать тело Рабби земле по обычаю Израиля. Но колоссальную цену, которую назначил кайзер, не могли собрать, и Рабби Меир был захоронен в скверне чужой земли. Переговоры продолжались, и из года в год цена повышалась. Длилось это четырнадцать лет, и тогда богатый купец Александр Бен-Шломо Вифман из Франкфурта ценой всего своего капитала выкупил тело Рабби. Через четырнадцать лет после его смерти предали Рабби Меира фон-Ротенбурга иерусалимской земле, покрывающей этот бесхозный участок в Вермейзе, и с царскими почестями привезли его на вечный покой в этот кайзеровский городок. И что же просил за все это Александр Бен-Шломо Вифман? Лишь одного: когда настанет его день, чтобы погребли его рядом с Рабби. Через год после погребения Рабби Меира умер Александр Бен-Шломо, на исходе Судного дня. Так оплатил ему Всевышний за его великое доброе дело.

Дядя Соломон, смотрел я на эти два надгробия и решил вернуться домой к следующему Судному дню. Еще несколько месяцев покручусь здесь, после чего вернусь в Иерусалим. С этим решением я покинул эти два надгробия друзей, но еще долго ходил по кладбищу. Я был один, как будто я последний иудей в мире. Отец посетил это кладбище в двадцатые годы, по пути из Польши в Израиль.

Только здесь, на чужбине, я нашел наконец-то время выполнить завещание отца и обрести еврейскую душу, как отец говорил всегда на идиш – «А идише нешомэ» – «Еврейская душа». В Израиле не было у меня времени для этого, все годы после смерти отца я был очень занят. Прошел две войны во имя евреев, без того, чтобы много знать о них. Но тут, в Лондоне, Париже, Риме, в городах Германии, я сижу в библиотеках университетов, изучаю историю евреев. На кладбище в Вермейзе я беседовал с отцом много раз, и несмотря дождь и ветер, я вспоминал последнее лето отца.

После сердечного приступа он знал, что его ожидает. В то жаркое лет он тяжело дышал, а иногда почти задыхался. Тогда он расстегивал рубаху и массировал крепкую грудь, которую покрывали короткие и мягкие волосы, и я чувствовал то же, что ощущали мои пальцы, когда я прикасался ими к мягкому мху, покрывающему твердые камни, – и снова как будто касался Бога. В последнее лето отца особенно свирепствовали хамсины. Отец пил много воды с кубиками льда. По всему дому таскал с собой стеклянной графин с водой, в котором позванивали кубики льда. С приближением сумерек, жара в доме была невыносима, и мы выходили во двор и сидели на низкой стенке. Отец тяжело дышал, расстегнув рубаху, и горячий ветер завивал седые волосы на его груди. С высоты стенки мы смотрели на переулок, весьма похожий на наш, но он соединял две улицы, и поэтому прохожие на нем были редки. Иногда проходила по переулку девушка, узкая в талии, закутанная в платок и в темных очках, закрывающих лицо. Когда она проходила по переулку, ветер задирал платок, и тогда отец выпрямлялся, лицо его напрягалось, и глаза не отставали от девушки, пока она не растворялась в море камней на дальних горах. Печальные глаза отца еще долго смотрели на камни. Девушка исчезла, отец пил воду большими нервными глотками, и я думал про себя, что он вспоминает умершую маму, и спросил его: «Девушка похожа на маму?» Глаза его сузились, как будто я ударил его, но он рассказал мне историю мамы.