Диккенс

Обучение, даже посредственное, давало долгожданную пищу для ума, слишком долго остававшегося без работы. Жизнь Чарлза наконец-то вернулась в «нормальное» русло, подходящее его возрасту и социальному происхождению; а строгий распорядок дня в школе контрастировал с бестолковой сутолокой в доме Диккенсов, ибо родители, на некоторое время выпутавшись из проблем благодаря бабушкиному наследству, очень быстро его промотали. В 40 лет Джона Диккенса отправили в досрочную отставку с жалкой пенсией в 145 фунтов в год. Ему требовалось найти новый источник доходов; тем временем началась череда изгнаний и поспешных переездов. Академия Веллингтон-Хаус стала для Чарлза островком стабильности. В отличие от Боба Феджина и Полла Грина его однокашники были «добропорядочными» сыновьями служащих или коммерсантов, о его недавних злоключениях они ничего не знали, и он мог раствориться среди них и найти свое место. Чарлз активно участвовал в издании школьной «газеты», ставил вместе со своими товарищами пьесы из популярного репертуара, типа «Собаки Монтаржи»[8], в которой белая мышь, жившая в латинском словаре, «карабкалась по лесенкам, везла римские ко-десницы, вскидывала на плечо ружье, вертела колеса и довольно хорошо исполняла роль собаки», пока не упала в чернильницу и не умерла, став черной.

В то же время он открыл для себя страшные рассказы из «Террифик Реджистер», бульварного еженедельника, в котором «всегда была лужа крови и по меньшей мере один труп». Диккенс-романист не раз и не два будет использовать этот мрачный рецепт в собственных произведениях…

В эти три года Чарлз приобрел уверенность в себе. Спазмы почек остались дурным воспоминанием. Чтобы компенсировать маленький рост, он держался очень прямо. Принимая во внимание ограниченность средств на наряды, он одевался изысканно и носил чуть набекрень что-то вроде военной фуражки, придававшей ему бесстрашный вид, так что Эдвард Блэкмор, дальний знакомый его родителей, счел его вполне презентабельным, чтобы взять на работу в свою адвокатскую контору. Был май 1827 года. Чарлз сразу ушел из школы, на сей раз навсегда и без сожаления: контора стряпчего — это не фабрика ваксы, и для пятнадцатилетнего рассыльного она представляла собой многообещающий трамплин. Кроме того, хроническое безденежье родителей захватило и Чарлза, который распростился с мечтой о долгом и дорогостоящем обучении; возможно, он также понял, убедившись в своих способностях после пребывания в академии, что целеустремленность, талант и упорство восполнят недостаток образования.

И вот Диккенс окунулся с головой в лондонский хаос, но его дарования курьера отныне были оценены по достоинству — 15 шиллингов в неделю. Из своей первой ходки, в двух шагах от конторы, он вернулся с подбитым глазом и рассказал: «Какой-то верзила, негодяй, сбил с меня фуражку, когда я переходил через Ченсери-лейн… и сказал мне: «Здорово, солдатик»; я этого не стерпел и набросился на него с кулаками, а он ударил меня в глаз». Чарлз явно больше не был ранимым ребенком, бродившим, сгорая от стыда, между Кемден-Тауном и Хангерфорд-Стэрс: он может постоять за себя, и воинственный вид, который он себе придает своей фуражкой и новеньким синим сюртуком, похожим на мундир, прекрасно выражает его решимость. Много позже, повстречавшись со стареющим Диккенсом во время его второго путешествия по Америке, Генри Джеймс подметит его «безжалостный взгляд солдата, систематическую жестокость, если так можно сказать». Это был взгляд борца за жизнь, выигравшего битву высокой ценой.

Очень скоро его знание города и законов улицы вызвало восхищение его молодого коллеги по имени Джордж Лир: «Я жил в Лондоне уже два года и думал, что неплохо знаю город, но после краткого разговора с Диккенсом убедился в своем полнейшем невежестве. Он знал его назубок от Боу до Брентфорда». «Его знание Лондона повергало в изумление, поскольку он был способен перечислить все лавки на любой улице Вест-Энда», — добавляет его патрон. И поскольку к безупречной зрительной памяти добавлялся исключительный талант к подражанию, Чарлз, копируя выговор лондонской черни или великих актеров того времени, игравших в пьесах Шекспира, снискал всеобщую популярность в конторе Эллиса и Блэкмора, а потом в конторе Чарлза Моллоя, где он работал вместе с Томасом Миттоном — другом детства, ставшим впоследствии его поверенным.