Диккенс

Обольстительная, тоненькая, хрупкая, Аугуста Деларю имела все шансы пробудить к себе интерес со стороны Диккенса. Ее «благородное лицо, говорящее об ангельском характере», сразу заняло место вею личном пантеоне рядом с другими памятными ангелами — Марией Биднелл, Мэри Хогарт и Кристианой Уэллер. «Сеансы» продолжались — в присутствии Эмиля Деларю или без него, в любое время дня и даже поздно ночью, так что Кэт начала ревновать. Чарлз вспылил: как всегда в подобных случаях, когда в его порядочности возникали сомнения, он встал в позу оскорбленного, не заботясь о нездоровье своей жены и не признавая по меньшей мере двусмысленного характера своих отношений с госпожой Деларю. По счастью, в середине января супруги Диккенс уехали из Генуи в Рим… но во время путешествия Чарлз сильно беспокоился об Аугусте и даже пытался магнетизировать ее на расстоянии.

Рим произвел на него двойственное впечатление: «Опустившийся, падший и дремлющий на солнце — это не в большей степени Рим из моих снов, чем Линкольнс-Инн-Филдс[32]». Католическое окружение по-прежнему раздражало его. Признавая красоту великих творений Возрождения, он не благоговел перед ними и сожалел о том, что они вдохновлены религией. Вообще искусство больше интересовало его сюжетом, а не манерой исполнения, и то лишь если этот сюжет приводил в движение внутренний механизм его воображения, как, например, Колизей, который явил ему «призрак Древнего Рима, старого порочного и чудесного города, который бродит по той же самой земле, по которой ходят люди». Руины привлекали его к себе в большей степени из-за исходящего от них чувства уныния, своим медленным исчезновением, а не красотой архитектуры.

Джорджина приехала к ним в Неаполь, и Диккенсы все вместе совершили 21 февраля восхождение на Везувий. Точно так же, как зрелище Ниагары возвеличило окончание его поездки по Америке, вид великолепного и грозного вулкана затмил в глазах Чарлза все прочие впечатления эстетического порядка. Они вышли во второй половине дня, и он наблюдал закат солнца с обожженного конуса, из которого курился дымок. «Какими словами описать печаль и величественность этой сцены: растрескавшаяся земля, дым, ощущение удушья, производимое серой, страх свалиться в зияющие разломы…» Оставив обеих женщин у начала последней крутой тропинки, он вскарабкался к самому кратеру, несмотря на предупреждения проводников. По его собственному признанию, «есть нечто такое в зрелище и ворчании огня, что вызывает неудержимое стремление приблизиться к нему». Близость уничтожения вызывает одновременно страх и желание — болезненную смесь, которой в очередной раз насытился Диккенс.

После драматичного спуска, омраченного падением с обрыва двух туристов и молодого проводника, путешественники добрались до подножия вулкана целыми и невредимыми. «Мои женщины приводят в изумление Неаполь, все замирают с раскрытым ртом», — удовлетворенно отметил Диккенс, но этот подвиг Кэт (которая снова была беременна) не примирил ее с Чарлзом, поскольку в Риме их ждали Деларю и сеансы гипноза начались сызнова. На сей раз чаша терпения Кэт переполнилась, и она не разговаривала с Аугустой на протяжении всего обратного пути. Несмотря на ласковость генуэзской весны, накопившееся напряжение омрачило последние недели пребывания в Италии, и весной 1845 года Диккенсы вернулись в Англию измученными, на грани разрыва.

В их отсутствие успех «Колоколов» и солидные продажи предыдущих произведений прогнали призрак финансовых затруднений. Однако Диккенс, вместо того чтобы воспользоваться этим и спокойно вернуться к работе, не мог усидеть на месте. «В Лондоне всё по-старому», — сетовал человек, который несколько месяцев тому назад тосковал по мосту Ватерлоо и Трафальгарской площади. Едва распаковав чемоданы, он решил поставить комедию Бена Джонсона «Каждый по-своему», разыграв ее вместе со своими друзьями (в том числе Марком Лемоном и Джоном Личем из сатирического журнала «Панч», который был ему очень близок) перед принцем Альбертом, герцогом Веллингтоном и пятью сотнями других зрителей. Оглушительный успех! Диккенс по-прежнему привольно чувствовал себя на сцене, особенно в комедийных ролях. «Если предоставить ему всего три квадратных ярда ковра, он стал бы там кувыркаться», — отмечал Дуглас Джерролд не без нотки сарказма. Езавный герой пьесы, которого играл Диккенс, — ревнивый муж, несправедливо подозревающий свою жену, — камешек в огород Кэт после происшествия с Аугустой Деларю… «Я подумываю переменить свою жизнь, — писал он Макреди, — я готов получить ангажемент». Наверное, это была шутка, однако слова «переменить свою жизнь» следует воспринимать всерьез. Семейная жизнь на Девоншир-Террас, сочинение нового романа казались ему на тот момент малопривлекательной перспективой, и до самого конца 1845 года он обдумывал проект, бывший, возможно, еще более безрассудным, чем его мечты о карьере в театре.