Диккенс и Теккерей

— Ну, теперь, — сказал Уоррингтон, — когда ты повидал литераторов, скажи мне, так ли далёк я был от истины, говоря, что в этом городе есть тысячи людей, которые не пишут книг, но ничем не отличаются по уму и образованности от тех, кто их пишет?

Пен вынужден был признать, что люди из литературного мира, с которыми он познакомился, за весь истекший вечер не много сказали достойного того, чтобы это запомнить или цитировать. По сути, за весь вечер ни слова не было сказано о литературе. И мы можем по секрету сообщить тем непосвящённым, кто стремится узнать обычаи литераторов, что нет круга людей, где бы так мало говорили о книгах, а может быть — и читали так мало, как среди пишущей братии».

От себя добавим: не много изменилось в этом кругу за полтора столетия. И нравы российских писателей ничем не отличаются от нравов их британских собратьев...

Говоря так, мы подобно великому англичанину, рискуем навлечь на себя гнев «пишущей братии». Что ж, это было бы еще одним доказательством справедливости этой оценки. Хотя ещё Ф. Достоевский в письме к Н. Страхову передавал слова редактора «Отечественных записок» А. Краевского: «Диккенс убит... Теперь нам Теккерей явился, — убил наповал. Диккенса никто и не читает теперь».

А разве не напрашиваются вполне определённые ассоциации при чтении строк, описывающих поведение Пена, когда он решился занять место в парламенте? Разве полтора столетия спустя мы — не в Англии, а у себя в России — не видим, как кандидаты «смеются с каждым, кто желает посмеяться, пожимают руки направо и налево с великолепно разыгранной сердечностью» подобно так давно жившим английским джентльменам, которые хотели «втереться в доверие к избирателям»? Не потому ли так понятны нам слова русского литератора середины XIX в. Александра Дружинина, много сделавшего для популяризации Теккерея в России, который, сравнивая его талант с манерой Диккенса, заметил: «Он казался слишком резким, слишком охлаждённым, слишком придирчивым. Разница талантов повела к разнице воззрений. Читая записки Эстер в „Холодном доме“, читатель восклицал: „Нет, это слишком уж сладко“; задумываясь над страницами „Пенденниса“, тот же читатель произносил: „Нет, это уж слишком безжалостно!“».

О «безжалостности» этой книги Теккерея говорила и Маргарет Олифант (1828—1897), автор более ста романов, биографий, историко-философских сочинений:

«В „Пенденнисе“ <...> мы встречаем Уоррингтона <...> и милейшего Артура Пенденниса, с виду <...> похожего на ангела. Досадно, что такой достойный человек, как Уоррингтон, влачит убогое существование и <...> строчит в вечерние часы статейки, судьба которых ему совершенно безразлична. Никто лучше м-ра Теккерея не может описать бесцельность человеческого бытия и показать, как с каждым днем уходят без следа дарованные от природы редкостные силы. <...> И сам Артур Пенденнис, при всей своей пригожей внешности, успехах в свете, славе романиста — в конце концов, всего только пустейший малый <...> и там, где нам следовало бы восхищаться, мы, к сожалению, больше склонны презирать. <...> Нам не в пример приятней повстречаться с Гарри Фокером, создание которого — особая заслуга м-ра Теккерея. <...> Славный Гарри Фокер звёзд с неба не хватает, не отличается благовоспитанностью и слабоват в правописании, и все же это воплощение порядочности, непоказного, истинного мужества и неподдельной доброты. <...> И лишь в одном „Пенденнис“ хуже „Ярмарки тщеславия“: Бланш Амори намного омерзительнее Бекки, поскольку уступает ей в уме».

Но, как писала в 1976 г. в комментариях к своему переводу «Истории Пенденниса» Мария Лорие, «независимо от того, рассматривать ли „Пенденниса“ как шаг вперёд или назад по сравнению с „Ярмаркой“, это, несомненно, один из лучших английских романов XIX века — столько в нём мудрого милосердия, юмора и сдержанной иронии, такое знание жизни и человеческой природы, так интересны нарисованные в нем картины английской действительности».

Если эта оценка М. Лорие не вызывает возражений, то некоторые другие ее мысли можно бы оспорить: в этой книге, считает маститый переводчик, «не осталось сарказма <...> против купцов, лезущих в аристократы, и аристократов, воплощающих в себе все мыслимые пороки. Теперь Теккерей находит хорошие черты и в старой леди Рокминстер, и в забулдыге Шендоне, и в суетном снобе майоре Пенденнисе».

Как уже было сказано, и в предыдущих романах Теккерей изображал живые, а значит — противоречивые людские характеры. А прототипом «забулдыги» Шендона, между прочим, был издатель, поэт и эссеист Уильям Мэггин (1793—1842), главный редактор «Фрэйзерс Мэгэзин».