В конце концов среди новых свобод и у него теперь есть свобода не выражать фальшивую признательность за то, что дочь выдающегося антифашиста соблаговолила стать его женой. Это она должна быть ему благодарной, а не фыркать с презрением: «Телевизионный юрист». Даже если суд не сочтет нужным добавить к обвинительному акту убийство, он отлично поработал, очень хорошо. Это каждый скажет. Его coup de théâtre[4] решительно изменил настроение общества. Карикатуристы изображали его в виде святого Георгия, поражающего дракона. Юридический факультет дал обед в его честь. Ему улыбались теперь женщины, даже незнакомые. И единственными его критиками оставались жена Мария, издатели «Правды» да еще анонимный автор открытки, доставленной ему позавчера. На открытке было изображено здание бывшего комитета компартии в Сливене, короткий текст: ДАЕШЬ РАСПРАВУ ВМЕСТО ПРАВОСУДИЯ.
Он попросил таксиста отвезти его к Северным холмам.
– Ну что, прощаемся, начальник?
– Прощаемся. – Неужели по его лицу видно, что он снова только что ссорился с Марией?
– С Алешей. Говорят, его собираются убирать. Как вы думаете, это правильно?
– Товарищ начальник. – Таксист и не думал скрывать иронию, он лишь слегка повернулся к пассажиру, и Солинский увидел его жилистую шею, засаленную кепчонку да прилипший к губам окурок. – Товарищ начальник, раз теперь у нас свобода и можно говорить все, что думаешь, позвольте мне сообщить вам, что мне начхать и на тех, и на этих.
Машина остановилась. Таксист подождет его. Он прошел через городской сквер и стал подниматься по гранитным ступеням. Недолго уже осталось Алеше призывать своим сверкающим штыком светлое будущее; и бравым пулеметчикам вокруг пьедестала тоже уже недолго держать оборону и готовиться к атаке с любой стороны. А потом? Поставят что-нибудь другое на место Алеши, или эпоха монументов миновала?
Солинский глянул вниз на обнаженные ветви лип и каштанов, тополей и орешника. К западу высилась вершина Рыкоши, там была исполнена когда-то патетическая рапсодия юного Петканова (если он просто не придумал все это). К югу лежал город, покрытый смогом, охраняемый жилыми бастионами. «Дружба-1», «Дружба-2», «Дружба-3», «Дружба-4»… Пожалуй, в самом деле надо бы подыскать новое жилье, как предлагает Мария. Можно поговорить об этом с заместителем министра жилищного строительства, они оба старые члены Партии зеленых. Из того, что ему придется жить одному, вовсе не следует, что он переберется в какую-то дыру. Комнат шесть, может быть? Генеральный прокурор должен время от времени принимать высокопоставленных зарубежных гостей. И потом, не вечно же он будет разведенным холостяком…
Он вспомнил, как, вытянувшись по струнке, стоял здесь рядом с отцом; слушал, как играет оркестр; смотрел, как советский посол укладывает венок и кланяется. Вспомнил Стойо Петканова в сиянии его могущества. И Анну Петканову вспомнил: плоское лицо и волосы, перехваченные лентой. Лет десять, если не больше, он был издали влюблен в Путеводную Звезду Молодого Поколения. На журнальных фотографиях она выглядела стильно, все знали, что она интересуется джазом… Неужели ее и вправду убили? Неужели мы докатились до такого? Неужели это можно было сделать? Кто ответит. Сталин убил Кирова: добро пожаловать в новый, современный мир!
Спустившись по гранитным ступеням, Петр Солинский вытащил из кармана плаща две
– Ну как ты провел выходные, Петр? Что нового? Эти дефективные все еще протестуют против новой Конституции?
Он был неутомим, этот человек. Его нельзя было понять – он выжимал из вас все силы. Наверно, это оттого, что он питается йогуртом. И держит под кроватью дикую герань. Доброе здоровье и долгая жизнь: цветок столетних. Может быть, приказать милиционеру выкинуть этот цветок за окно, когда Петканов выйдет из комнаты?
Генеральный прокурор мало-помалу утратил свой боевой пыл. Оставалось только огласить приговор, процесс окончился, и он победитель. Странно, впрочем, что обвиняемый не проявляет к нему неприязни – вернее, явной, острой неприязни – после сенсационного заявления об Анне Петкановой. Что бы это могло значить? Неужели не случайно?
– Я ездил к отцу, – ответил Солинский.
– Ну и как он?
– Умирает, я вам уже говорил.
– Да-да… Что ж, все там будем. Но мне искренне жаль. Каковы бы ни были наши разногласия…
Нет уж, опять выслушивать нелепицы и сентиментальные байки о его семейном прошлом Солинский не намерен. Он резко прервал собеседника.
– Отец говорил о вас, – сказал он.