Дикое мясо

Но скучать не пришлось. На таких зачуханных, в синяках и подтеках трамвайчиках всегда находятся люди, которые не дадут заснуть. И на этот раз прямо против нас на покосившейся скамейке восседал мужчина лет пятидесяти с глазами плута. Он окружил себя плетеными корзинами, из которых торчали какие-то широкие листья, луковые стрелы и еще что-то бурое, зеленое. Этот мужик внешностью напомнил мне нашего деревенского силача дядю Гришу Федотова. В детстве это было. У нас захворала тел- ка — полугорница. В принципе, эта телочка — мой будущий баян, на котором мне страстно хотелось научиться играть. Заболела телка, позвали ветеринара по прозвищу Вельба. Этот Вельба шумно дышал, в горле у него перекатывались бубенцы. Он качал головой и издавал звуки вроде того: «зас — беус — бекс». Мой дедушка тут лее понял: беке — есть беке, добра не жди, никакая латынь не поможет. И все же жалостливый дед не решился колоть полуторницу. Так моя будущая музыка, баян мой, подохла по — мирному.

Собрался дед Роман увозить полугорницу на могильник, под лес — Большую Дубровку, помешал тому дядя Гриша Федотов. Он выставил на стол пол — литра. Силач дядя Гриша и мой дед выпили всю бутылку, вместе попели песню про каких-то кочегаров и… и совершенно трезвый дядя Гриша взвалил телячью тушу на тележку. Повез.

Он сказал, что все это ерунда на постном масле и наша Майка, так звали полуторницу, подохла не от болезни, а от дикого мяса. Оно ее задавило — сердце зажало. А есть дикое мясо хоть свиньи, хоть телки — только силы себе прибавлять. Дичь вся перерабатывается организмом. Пользительное мясцо.

Дядя Гриша слопал всю нашу Майку. Мне дед частенько потом говаривал: «Гля — кось, какая силища у Григория Лексеича, примочит своими маховиками, одни тапки останутся. Сила у него от нашей дичинки».

Похожий на дядю Гришу Федотова мужик что-то проповедовал. Он вздымал вверх ладонь, похожую на деревянный заступ:

— Озлели мы. Добра-то ни у кого не осталось. Пустые флаконы, дух вышел. Только и хотим, что послаще полакомиться да побогаче одеться. А ведь на том свете все будем голые да сытые, из одного котла провиант получим. Там нетути ваших танцев, и лю… и людоедство напрочь запрещено.

Дядя Гриша, конечно, это был не он, оглядел всех плутоватыми глазами:

— Бога у нас своровали, засунули его в чужой чулан, а взамен боженьки, пжалте братство. Вот и уравняли всех, все одинаковые болты нарезают, а в холодильниках одни бройлерные ножки стынут, выращенные на таблетках. Всем одну и ту же мексиканскую труху по телевизору показывают.

Он дернул за полу пиджака подсевшего к нему благообразного мужчину.

— И все же капризные людишки не хотят быть бройлерными. От тоски кто ее, родимую, лакает, кто с кралями клубничку давит, кто соседей бумажной писаниной топит. Бога-то нет, расколошматили колокола, иконы на самоварные щепки использовали. Не замолишь теперь!

Благообразный что-то хотел вставить, теребил свои пальцы. Не удавалось.

Мадам Брайловская слушала мужика — проповедника внимательнее, чем мои стихи.

— Ах, мальчики! — пропела она медовым, потеплевшим голосом. — А ведь этот, — она кивнула в сторону краснобая, — ничего в жизни не читал. А вот на тебе, каков философ. Природа создает таких уникумов. Лучок выращивает, тыкву и там вот любомудрит.

— Знаем мы этих языкастых, небось дерет за лучок втридорога, а потом здесь нотации, чтобы совесть свою показать. Мол, есть она, не безбожник, — возразил Борис.

— Нет, почему же? — заступился Михаил. — Может, и правду брешет… Хотя… Хотя зенки хитрые; Шельма!

Вот, собственно, и вся водяная дорога. Трамвайчик присосался боком к пирсу. Кое-кто сошел. Опустились на траву и мы. Наша Коса — это не там, где все отдыхают, а подальше — в камышовых зарослях. Надо пройти по краю оврага, потом через эти сухие камыши, через рогоз, и вот гам деревцо торчит неизвестной породы. Мы его чинарой называем. Деревцо сухое, одна зеленая ветка каждый год просыпается. Это дикое место не любят горожане и по другой причине — песок грязный. Ил или песок — не разберешь.

Конец весны. Солнце уже палит на полную катушку. Но вода еще с прохладцей. Мы поскидали одежду и стали готовить костер. Вот они — сухие ветки с нашей чинары. Все складывалось очень хорошо. Я успел проголодаться и обкусал два приличных шампура с шашлыком. Хитрил. Второй шашлык я ел уже про запас, может, хоть завтра не побегу глядеть на того жующего борова в кафе «Сирень».

И вино хорошее, красное, язык вяжет. Бутылку на четверых, самое что надо — не пьяные, веселые.

Только мадам… Ах, мадам! Мадам обхватила колени руками, раскачивалась, задумчиво глядела на угольки. И начала она издалека, со «Снегурочки».

— А не худо бы нам детство босоногое вспомнить, попрыгать через костер, а, мальчики?

Мишка в ответ глуповато хохотнул:

— Ррр — ррр — астаем!

Мадам поморщилась, брезгливо дернула губами.

— Нет, не то… — потерла лоб мадам, — не то… не то… зачем нам сказочные забавы? Приличные есть, прибыльные.