Дикое поле

— Он сказал мне об этом перед смертью, — подтвердил казак.

— Кто-нибудь слышал его слова? — быстро спросил монах.

— Нет!

— Ладно. — Старик отложил клинок и высыпал на ладонь жемчужины из мешочка. Поворошил их скрюченным пальцем и снова ссыпал в мешочек. — Мне, кроме тебя, некем заменить погибшего. Ты знаешь турецкий?

— Да, отче. Могу говорить, писать и читать на турецком, арабском и татарском.

— Похвально. — Донат пожевал бледными губами, о чем-то раздумывая. И, приняв решение, приказал: — Завтра отправишься. У погибшего была охрана, а тебе придется добираться одному. Нет у меня сейчас людей, но ждать их будет преступлением. Время уходит!

— Охрана ждет меня на горе за долиной.

— Вот как? — Старец снова задумался, глядя на пламя свечей. — А что ты им скажешь?

— Скажу, что в монастыре нет того, кому нужно передать последние слова умершего, поэтому придется ехать дальше.

— В рубище нищих? — усмехнулся старик.

— Я уже думал об этом, — признался Тимофей. — На жемчуг можно купить коней, одежду и оружие. Одна жемчужина потянет на три или даже четыре сотни пиастров, а хороший конь стоит не больше шестидесяти. Одежда и того дешевле.

— У меня нет здесь ни конюшен, ни оружейных лавок, ни ростовщиков, готовых обменять жемчуг на пиастры, — отрезал монах, словно окатил гостя ушатом ледяной воды. Он встал и подошел к окну. Закат уже догорел, на темном небе зажглись первые звезды, загадочно мерцавшие в разрывах между облаками.

Головин напряженно уставился в его согнутую спину, обтянутую порыжелой рясой: не пристало спорить со старшим в тайном братстве, но как понимать его слова, коли он сам велел отправляться завтра в Царьград? Как ехать в столицу султана, не имея ни денег, ни одежды и даже не зная, к кому и куда там обратиться? Хорошо, пусть старший брат скажет, кому отдать клинок, остальное младший сделает сам.

— Долго живу, — тихо проговорил Донат. — И не перестаю удивляться, отчего люди так злобятся? Отчего не хотят видеть красоту мира, сотворенного Господом? Луч солнца, игра воды в ручье, лунный свет, звезды на небе… Это же волшебство! И сила сотворенной Богом красоты выше подвигов и славы царей! Они уходят, а волшебство мира остается. Как ты думаешь? — Он обернулся и пытливо глянул в глаза казака, будто стараясь проникнуть в его самые сокровенные мысли.

— Божий мир прекрасен, — согласился Тимофей. — В детстве я попал в полон к татарам, был продан туркам и чудом вновь обрел свободу. Потом опять испытал ужас плена и позор невольничьего рынка. Могу ли я, молодой и здоровый, способный воевать, сидеть сложа руки и смотреть на волшебную красоту, когда поганые терзают мой народ, а славяне стонут под игом? Божий мир станет еще прекраснее, когда не будет невольничьих рынков! Дай мне клинок и скажи, кому его передать в Царьграде. Остальное я сумею выполнить сам.

— Гордый. — Старец осуждающе покачал седой головой.

— Ты же говорил: время уходит! — напомнил казак. — На Востоке любят повторять старую мудрость: если твое дело, твоя власть в пасти льва, разорви ему пасть, и ты получишь почести в жизни или достойную мужчины смерть! Утром я буду на дороге к столице султанов.

— И торопливый, — отметил старец. — Ты забыл основные заповеди братства: осторожность, терпение и подчинение всех чувств великой цели! — Он отошел от окна и снова устроился за столом, подперев щеку ладонью. — Уйми гордыню и перестань держать на меня зло на сердце. Страдания зажгли огонь в твоей душе, и это хорошо! Но разум должен оставаться холодным. У меня есть все, что нужно: кони, оружие, одежда, деньги.

— Так почему же?.. — Молодой человек вскинул голову, но старик остановил его, подняв сухую ладонь:

— Опять взыграла гордыня? Опять торопишься?

Под взглядом монаха казак понуро опустил голову, выражая готовность смиренно выслушать его.

— Предположим, я дам тебе все необходимое. Тогда еще пятеро будут знать, что в Горном монастыре есть человек, готовый помочь делу освобождения славян. А путь до Царьграда не близкий, многое может случиться в дороге и в самой столице султана. Разве каждый из твоих товарищей дал обет молчания и скрепил свою клятву кровью? Подумай, сколько времени уйдет, чтобы воссоздать все вновь, если турки разгромят нашу обитель?

Тимофей еще ниже опустил голову, не смея поднять глаза на старца. Он чувствовал, как краска стыда румянцем заливает ему щеки: Донат мудр, а он повел себя, как мальчишка, забыв все наставления отца Зосимы и других своих учителей.

— Я могу вымыть тебя в бане, побрить и переодеть, — продолжал Донат. — Но ведь ты хотел сказать ожидающим тебя, что нет здесь того, кому погибший гонец просил передать его последние слова. Или не так? Кто поверит тебе, слыша явную ложь? И не только меня и себя подставишь под турецкую саблю, а все братство и дело, которому оно служит!

— Прости, отче! — Головин бухнулся на колени. — Ради общего дела взыграла моя гордыня, ради дела торопился я в дорогу!

Донат вышел из-за стола, ласково взял казака за плечи, поднял его.