Дикое поле

— Геть! — Иван наконец справился с огнивом, и по сухой траве пробежали первые язычки пламени. — На другом кургане запалите!

Схватив плеть, он с размаху хлестнул коней, заставив их резко принять с места в карьер. Сквозь топот копыт донеслось еще раз:

— Запалите!

И опять всё перекрыл свист ветра и разъяренный рев татар, увидевших, как поднимается к высокому голубому небу столб темного дыма сигнального костра…

* * *

Мурза мрачно смотрел на дым сигнального костра, поднимавшийся к небу с вершины кургана. О Аллах! Какой неудачный день. Хочется надеяться, что он пройдет, не принеся новых неудач. Ведь всем известно: стоит один раз подвернуть ногу, и еще долго будешь потом хромать.

Сегодня в стычке с небольшой сторожевой станицей казаков он потерял почти три десятка всадников и несколько десятков лошадей. А после схватки нашли и подобрали всего пять русских, причем один из них мертвым был привязан к седлу, а другой умер от раны в груди раньше, чем его сняли с коня. Трое других просто изрублены на куски. Дьяволы, а не люди!

Теперь те, кто сумел прорваться сквозь строй его джигитов, зажгли на кургане костер, подавая своим весть о набеге. Потеряно главное и самое ценное — внезапность!

Он знаком велел приблизиться ожидавшим его распоряжений сотникам и молча показал им плетью на дым, поднимавшийся с вершины кургана.

— Высокочтимый, — поклонился один из сотников, — сейчас костер потухнет.

— Лучше, если бы он совсем не горел, — ядовито заметил мурза.

— Если высокородный позволит мне дать совет… — сделал шаг вперед другой сотник, прижав руку к сердцу.

— Ну? Говори, Буга.

— Не стоит гнаться за ушедшими в степь казаками, — преданно глядя в желтые, как у птицы, злые глаза мурзы, тихо сказал Буга. — Надо повернуть коней в сторону от старого шляха и напасть на маленькие селения русских, где нас наверняка не ждут.

— М-м-да. — Мурза задумался, с удовольствием отметив, что столб дыма стал тоньше и наконец совсем исчез. — Ты знаешь, где эти селения?

— Да, мой мурза. До них меньше двух дней пути, но если мы поторопимся…

— Хорошо! Отдыхать будем дома. Пусть воины чаще меняют лошадей. Веди нас!

Сотники бросились к своим скакунам, и вскоре длинная лента конных людоловов резко изменила направление и, запутывая след, потекла на северо-запад.

Примерно через час колонну догнали уходившие в погоню за казаками. К Буге подскакал покрытый пылью и пропахший конским потом десятник:

— Русские зажгли еще один костер. Уже на другом кургане.

— Собаки. — Буга зло сплюнул. — Почему вы дали им уйти?

— Мурза приказал прекратить погоню, а у первого костра остался только один урус-шайтан.

— Если он еще жив, сдерите с него кожу и бросьте в степи, — приказал сотник. — Если мертв, отрубите голову и отвезите ее мурзе.

— Он изранен, но еще жив, — сообщил десятник.

— Тем хуже для него, — хищно ощерился Буга. — А костер?.. Теперь это уже не так важно. Сейчас все решит быстрота наших коней…

* * *

Погоня за татарами шла день и ночь. Казаки не жалели ни себя, ни лошадей. И так потеряли время, пока добрались до кургана, где остался Иван Рваный, но там нашли только следы его последней, отчаянной схватки с басурманами. Потом обнаружили сакму и уже не теряли ее, надеясь вот-вот настигнуть людоловов. Но почему татары вдруг свернули с хорошо знакомого им пути, что заставило их так поступить?

— Хитрят, следы запутывают, — твердил осунувшийся и как-то враз постаревший Аким Тетеря. — А где-то исподтишка наскочат и ударят. Я их мерзкие повадки знаю.

Где ударили татары, обнаружилось к следующему полудню. Сакма привела к разоренному городку, в котором не осталось ни одной живой души. Сорванные ставни на окнах, выбитые двери, в домах все перевернуто и побито, на дворах лежат порубленные ордынскими саблями тела пытавшихся сопротивляться жителей.

— А не пожгли, — мрачно оглядев картину опустошения, отметил Тимофей. — Разграбили, взяли полон, но не пожгли.

— Боятся дымом себя выдать, — недобро прищурился Аким. — Ну, ничего, поквитаемся!

Головин не ответил. Он пустил коня рысью и догнал торопившихся дальше казаков, горевших решимостью еще до заката настичь проклятых людоловов и освободить захваченный ими полон. Да и что отвечать? Ни одна религия не призывает к угнетению себе подобных, созданных по образу и подобию Божьему. Так кто же дал право одному человеку обращать в рабство другого? Сам испытав ужас басурманской неволи, Тимофей люто ненавидел людоловов, работорговцев и рабовладельцев. Но в голове не укладывалось и другое: как наравне с тонкой поэзией, мудрой философией и томной мечтательностью, присущей мусульманскому Востоку, уживаются грубое варварство и звериная кровожадность? Ведь многие арабские книги, которые он читал вместе с отцом Зосимой, просто венец мысли! Но то книги…