Дикое поле

Кароки-мурза сделал еще два глотка, потом кряхтя поднялся:

— Фейха! Коврик на дорожку положи!

Он спустился вниз, тщательно омылся из бассейна — как же без этого перед намазом? Потом опустился на колени и качнулся вперед, едва не ударившись лбом:

— Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его. Велики дела Господа, бесконечна милость и мудрость его. Сила его дивит воображение смертных, а кары его поражают ужасом неверных… Велик Аллах, деяния его велики и поражают воображение неверных. Аллах велик, и восхищаются его деяниями обитатели подлунного мира… Нет Бога, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его.

Кароки-мурза с облегчением поднялся. Воистину: если чувствуешь, что разум твой слаб, обратись к Богу, и мудрость его снизойдет на тебя! Аллах велик, и восхищаются его деяниями… Действительно, зачем перечислять невольников, мужчин, баб и детей? Полон должен быть несчитанным и поражать случайных встречных своим числом.

Мурза поднялся в комнату, соседнюю с комнатой раздумий, открыл ключом хитрый генуэзский замок, потом замок сундука и принялся рыться в ворохе долговых расписок. Ага, вот она. Хозяин дома развернул свиток и пробежал глазами бумагу:

«Я, проживающий в Ор-Копе подданный великого султана, меняла и торговец Ахмед Барак взял у досточтимого Кароки-мурзы сто восемьдесят золотых алтунов под залог своей лавки и своего дома. Все деньги обязуюсь вернуть до великого хиджра девятьсот тридцать третьего года».

Красивая витиеватая подпись, число. Что поделать. Коран запрещает давать деньги в рост, поэтому в следующем году он получит с менялы столько же золотых, на сколько написано заимное письмо. Правда, перекопский еврей, которому не хватало денег на покупку невольников после Молдавского похода великого султана, взял долг не золотом, а рабами. За которых Кароки-мурза заплатил сто двадцать один золотой. Но это уже не так важно. Важно, что пленников стало так много, что у торговцев не хватает на них денег.

Кароки-мурза прищурился, представляя себе строки, которые напишет в письме Сулейману Великолепному:

«А пленников они пригнали так много, что перекопские торговцы потратили на них все свое золото, и его не хватило. А один из менял, видя нескончаемые вереницы пленников, изумленно спрашивал: „Да остались ли еще люди в той стране?“»

Так весть о новой победе станет выглядеть куда ярче. А что касается пленников — то вереницы их действительно длинны, менялы влезают в долги, чему свидетельством эта расписка, и наместника Балык-Каи никто никогда не сможет обвинить во лжи.

Глава 2. Ифрит

Нукер Гуззат вернулся из Балык-Каи без всякого ответа, и Алги-мурза разочарованно отмахнулся от него, словно от надоедливого слепня. Это значило, что его бей не отменяет своего приказа охранять русского и не разрешает вернуться в кочевье. И ему придется еще несколько месяцев торчать в ставке ногайского бея, ожидая осени.

Да, конечно, тяжелый весенний поход принес хорошую добычу, и тут он на Менги-нукера не в обиде. И есть надежда, что обещанный осенний набег тоже окажется не пустым. Но между этими двумя походами пролегал путь в жаркое, иссушающее, зажаривающее живьем лето.

Алги-мурза с тоской вспомнил безумного русского, который разгуливал из-за жары в одних тонких, похожих на женские шаровары, шелковых штанах, хорошо помогающих от чесотки, и такой же тонкой шелковой рубахе. Этому, обуянному шайтаном ненавистному иноземцу настолько безразличны все правила приличия, что над ним никто даже не пытается насмехаться. А вот ему, мурзе древнего богатого рода, показаться на людях без двух дорогих халатов, надетых один поверх другого — это просто позор. Настоящий позор — как бы при этом ни пекло солнце.

Он потянулся было к пиале с кумысом, потом остановился. Сегодня опять будет праздник у ставшего веселым и хлебосольным Девлет-Гирея. Не стоит наливаться кумысом раньше времени — а то слишком рано придется убегать от дастархана.

Да, похоже он застрял при Гирей-бее надолго, очень надолго. Алги-мурза поднялся, опоясался саблей, покосился на свисающий с пояса нож. Надо наточить. А то притупился каждый день баранину резать.

Обед у бея проходил, как всегда: неспешное распределение блюд с разделанным по всем правилам жеребенком, кувшины с теплым кумысом, неуклюже пытающиеся танцевать голые полонянки, уже давно не вызывающие никакого вожделения.

Алги-мурза вспомнил ненавидяще-страстную Дашу, и ее обещание наложить на себя руки, если он уедет. Интересно, выполнила или нет? Он едва не рассмеялся. Конечно же, нет! Сидит сейчас в отдельной кибитке и радуется тому, что попала в плен, а не живет сейчас в какой-нибудь грязной избе со вшивым бородатым мужем.