Дикое поле

Когда Осокин спустился в сад, расположенный позади фабрики, было уже поздно, шел двенадцатый час. На небе появились редкие белые облака. Иногда пятно тени скользило по холмам, спускалось по склону к реке и на несколько минут приглушало блеск зелени, как будто проводя серой тряпкой по деревьям и высокой траве, уже совсем готовой к сенокосу, и потом исчезало, растаяв в сияющем воздухе. Сад был запущен и показался Осокину прекрасным. Вдоль каменной ограды цвели ползучие белые розы. Они свисали пахучими гроздьями, взбегали по проволоке на гребень стены, переплетались друг с другом, и издали казалось, что вся стена облита молоком. Пробираясь по заросшей травой дорожке, Осокин машинально сорвал серо-зеленый листик неизвестного ему растения и был поражен, когда все — и руки, и воздух, и весь сад — терпко и нежно запахло мятой. В углу сада он нашел большую клумбу настурций, похожую на кусок солнца, упавший на темно-зеленую траву, — настолько было ослепительно ярко-оранжевое круглое пятно. Около огненной клумбы, по краю дорожки, росли еще другие цветы, названия которых Осокин не знал.

От воздуха, запаха цветов, солнца Осокин совсем ошалел. Он долго бродил по саду, пока в стене, между розами, не увидел пролома. Продравшись между цепкими ветками, он выбрался на заросший высокой травою берег расширявшейся в этом месте речонки. Здесь было тенисто; сквозь листья тополей пробивались редкие солнечные лучи, трепетавшие на земле, и Осокину показалось на мгновение, что танцует сама трава. Он пошел вдоль берега и вскоре набрел на полянку, окруженную со всех сторон тополями. Место было совершенно пустынно. Осокин скинул пиджак и лег на траву, подставив лицо солнцу, светившему с такой силой, что ослепляло даже через закрытые веки. Внезапно он услышал пение птиц — до сих пор его внимание было поглощено тем, что видели глаза, и он не ощущал звуков. И вот вдруг на него пролился водопад трелей, щелканья, чириканья, свиста. Он погрузился в звуки, как в воду, они окружали его, касались его тела, его закрытых глаз, ему почудилось, что он сам становится легким звуком, что его подхватывает ветер и несет — прозрачного, нереального — сквозь низкие ветви деревьев, над высокой, сгибающейся от прикосновения его тени травою. Чувство мучительного наслаждения охватило его, и он с удивлением подумал о том, что вот он, Осокин, в тридцать семь лет может заплакать от того, что вокруг поют птицы. Он сам не заметил, как крепко заснул, уткнувшись лицом в траву.

Вскоре огненные лучи, обжигавшие его отвыкшее от света лицо, стали нестерпимыми. Осокин сел, открыл глаза, и легкое головокружение охватило его. В небе на фоне белого облака, качались вершины тополей; лужайка, на которой он лежал, накренилась, как палуба парохода. С трудом он поднялся на ноги и подошел к реке. Берег в этом месте опускался отлого, образуя маленькую бухточку, а около воды получалось даже нечто вроде пляжика; узкая коса сероватого и мелкого, как пыль, илистого песка уходила к середине речонки и там скрывалась в шуршащих тростниках. Оглядевшись и видя, что по-прежнему вокруг никого нет, Осокин быстро разделся и, вздрагивая белым, отвыкшим от воздуха, но все же мускулистым телом, вошел в холодную воду. Вода, журча, обвивалась вокруг колен, заворачивалась маленькими воронками, которые быстро уносило течение. Прижав руки к груди, поеживаясь, он присел и сразу выскочил из обжигающей воды. По животу, по спине побежали щекочущие ледяные струйки. Глубоко вдохнув воздух, он набрался храбрости, бросился в воду и с размаху проплыл несколько метров саженками, как плавал гимназистом во время; летних каникул на Оке. Он почти тотчас же задохнулся и, зацепив коленом за неглубокое илистое дно, выбрался на берег, подняв огненный фонтан брызг.

Осокин долго валялся на лужайке и, обсохнув, начал прыгать по траве, голый, удивительно неуклюжий. Трава колола босые ноги, с мокрых волос то и дело сбегали щекочущие капельки, в правое ухо забралась вода — все было необыкновенно, ново, странно и необъяснимо приятно. Отрывочные воспоминания детства, уже давно не приходившие ему в голову, окружили его. Он вспомнил Оку, высокий глинистый берег, заливной луг, пересеченный голубыми пятнами воды… Вспомнился ослепительный жаркий день, когда десятилетний Павлик шел за гробом матери вместе с отцом, кутавшимся, несмотря на зной, в черное пальто, — отец уже был безнадежно болен. После этого дня в жизнь Павлика вошли две тети: орловская — тетя Вера, сестра матери, и рязанская — тетя Даша, сестра отца. Особенно часто он живал у тети Даши, на Оке: терраса, круглый никелированный самовар, длинная удочка, с которой он не расставался все лето («Ах, вот если бы сома вытащить!»), запах сена — такой густой, что, приглядевшись, можно было увидеть, как он струится вместе с горячим воздухом над полями…