Дикое поле

Осокин проснулся, когда еще только начало светать. Луна скрылась за легкими перистыми облачками. Воздух стал матовым и прохладным. Тишина стояла необыкновенная — ни звука, ни шелеста, даже треск кузнечиков поглощался этой серой бархатной тишиной. Лиза крепко спала, уткнувшись в плечо Осокина и поджав ноги. Ее маленькие кулачки были крепко сжаты, как будто она боялась выпустить то, что видела во сне. На шее, там, где начинали курчавиться белые и прозрачные, как паутинки, волосы, Осокин заметил пятно серой грязи — той грязи, из Этампа. Подтыкая одеяло и поправляя сползший на сторону дождевик, Осокин услышал вдали слабый, как будто скользящий поверх тишины, звук самолета. Он прислушался. Звук нарастал, гладкий и упругий, чем-то напоминающий стальную полосу. Вскоре над прибрежными тополями появилась широкая тень большого самолета, летевшего совсем низко: на высоте ста — ста пятидесяти метров. Все огни — красный, зеленый и белый — были зажжены. Он летел медленно, спокойно и имел вид мирного пассажирского самолета. «Ну, это свой, французский. Первый, увиденный мною за все эти дни. Все-таки странно, что все огни зажжены, как будто война уже кончилась». Самолет медленно пролетел над самой головой Осокина и стал поворачивать, накренив левое крыло.

Осокин снова лег. Лиза продолжала спать. Вдруг глухо пошатнулась земля, и один за другим раздались негромкие, рокочущие взрывы. Около моста через Луару, как большие грибы, выросли фонтаны воды, смешанной с песком. Издалека, с того берега реки, донесся человеческий вой и отчаянный лай собак. Самолет, описав правильный полукруг, все так же плавно и не спеша, начал набирать высоту и, поблескивая разноцветными глазами бортовых огней, медленно удалился в сторону Орлеана. Вдогонку ему — когда самолет уже почти исчезал — вдруг раздалось несколько ружейных выстрелов. Но они только подчеркнули полную безнаказанность происшедшего.

«Долго парень собирался, — подумал Осокин, укутывая девочку, заворочавшуюся во сне, но так и не открывшую глаз. — Если бы вовремя начали стрелять… Даже из охотничьего ружья можно было попасть в этого ленивого болвана».

Осокин прислушался. Человеческий вой и отдельные возгласы стихли почти так же внезапно, как и возникли. Только по-прежнему отчаянно лаяли собаки. Осокину хотелось пройти до края поля и удостовериться цел ли мост, но он не решился: «А вдруг она проснется, пока я буду ходить? Нет, нельзя. Успеем ли мы сегодня доехать до Тура? Нужно купить белье для Лизы. И куклу. Самое главное — куклу… Хорошо бы купить рюкзак — в чемодан больше ничего нельзя засунуть. Почему самолет мог безнаказанно — и на такой высоте! — сбросить бомбы? Кто это выдумал, что французы решили сопротивляться на Луаре? Ведь здесь ничего не готово — нет ни окопов, ни войск, ничего».

Почти совсем рассвело. На землю ложилась густая роса — Осокин вдруг почувствовал, как у него стали влажными лицо и руки. На Лизиных растрепавшихся косичках появились прозрачные капельки.

«Только бы она не простудилась». Осокин достал носовой платок и прикрыл голову девочки. «Ну какой же я болван, — вдруг подумал он с ужасом, — не догадался зайти к доктору, чтобы он осмотрел Лизу. Больше интересовался, болит ли у меня колено». Осокин внимательно прислушался к дыханию девочки. Лиза дышала ровно, легко, на ее губах чуть-чуть вздрагивала улыбка. «Нет, как будто ничего, но все же при первом случае надо, чтобы доктор ее осмотрел… Хоть бы кончилась эта проклятая война! Но буду ли я радоваться, если война кончится вот теперь же? Это означало бы поражение Франции…» Последняя мысль была как будто совсем неожиданной, но как только она сформулировалась в сознании, Осокин почувствовал, что он думает об этом уже давно. «У Франции отберут Эльзас и Лотарингию, и ей придется поступиться частью колоний. Или проигранная война значит гораздо больше? Гораздо больше, чем потеря какой-то территории?» На этот вопрос он не смог дать себе ответ и, запутавшись в рассуждениях, против воли снова и снова вспоминал развороченную бомбами привокзальную площадь Этампа.

Солнце уже поднялось из-за тех самых тополей, откуда появился ночной самолет, когда Лиза наконец проснулась. Сборы в дорогу заняли гораздо больше времени, чем предполагал Осокин, — ему пришлось заняться непривычными делами: переплести Лизе косички, зашнуровать башмачки, умыть ее в ручье, протекавшем неподалеку, собрать букет васильков и маков «для мамы».

Переезжая через мост, Осокин увидел на песчаной косе следы двух взрывов — круглые воронки уже до краев наполнились мутной зеленой водой. Две другие бомбы, как он узнал позже, попали в реку, а пятая — в городской сад, где дотла разрушила деревянный театр марионеток. К счастью, почти все магазины в городе были открыты, хотя жители, переполошенные бомбардировкой, заходили сюда не столько для покупок, сколько для обмена впечатлениями.