Читаем Дикое счастье. Золото полностью

К девяти часам вечера все в доме были на своих местах, потому что утром нужно рано вставать. Татьяна Власьевна всех поднимает на ноги чем свет и только одной Арише позволяет понежиться в своей каморке лишний часок, потому что Ариша ночью возится с своим двухмесячным Степушкой.

Две комнаты, в которых жила Татьяна Власьевна, напоминали скорее монастырскую келью. Низкие потолки, оклеенные дешевыми обоями стены; выкрашенные синей краской дверные косяки и широкие лавки около стен; большой иконостас в углу с неугасимой лампадой; несколько окованных мороженым железом сундуков, сложенных по углам в пирамиду, – вот и все. На полу были постланы чистые половики, тканные из пестрой ветошки, на окнах белели кисейные занавески; около кровати, где спала Нюша, красовался старинный туалет с вычурной резьбой. В этих двух комнатах всегда пахло росным ладаном, горелым деревянным маслом, геранью, желтыми восковыми свечами, которые хранились в длинном деревянном ящике под иконостасом, и тем специфическим, благочестивым по преимуществу запахом, каким всегда пахнет от старых церковных книг в кожаных переплетах, с медными застежками и с закапанными воском, точно вылощенными, страницами. До старинных книг Татьяна Власьевна была великая охотница, хотя и считалась давно уже единоверкой; она никогда не упускала случая приобрести такую книгу, чтобы иметь возможность почитать ее наедине. Из этих книг составилась у ней маленькая библиотека, которая и хранилась в особом шкафике, висевшем на стене рядом с иконостасом. К старине Татьяна Власьевна питала почти болезненную слабость, все равно, в каких бы формах ни проявлялась эта старина: она хранила как зеницу ока все сарафаны, полученные ею в приданое, старинные меха, шубы, крытые излежавшейся материей, даже изъеденные молью лоскутки и разное тряпье.

После ужина Татьяна Власьевна молилась бесконечной старинной молитвой с лестовкой в руках. Поклоны откладывались по уставу, как выучили Татьяну Власьевну с детства раскольничьи «исправницы». Засыпая в своей кровати крепким молодым сном, Нюша каждый вечер наблюдала одну и ту же картину: в переднем углу, накрывшись большим темным шелковым платком, пущенным на спину в два конца, как носят все кержанки, бабушка молится целые часы напролет, откладываются широкие кресты, а по лестовке отсчитываются большие и малые поклоны. Глядя на высохшее желтое лицо бабушки, с строгими серыми глазами и прямым носом, Нюша часто думала о том, зачем бабушка так долго молится? Неужели у ней уж так много грехов, что и замолить нельзя? Девушка иногда сердилась на упрямую старуху, особенно когда та принималась ворчать на нее, но когда бабушка вставала на молитву – это была совсем другая женщина, вроде тех подвижниц, какие глядят строгими-строгими глазами с икон старинного письма. Конца бабушкиной молитвы Нюша не могла никогда дождаться и засыпала сладким сном под мерный шепот бесконечных канунов. На этот раз девушка особенно долго болтала, мешая старухе молиться.

– А ты, баушка, на меня не сердишься? – спрашивала Нюша впросонье.

– Отстань, – с фальшивой строгостью отвечала бабушка, путаясь в счете поклонов.

– В то воскресенье мы к Пятовым пойдем, баушка… Пойдем?.. Фене новое платье сшили, называется бордо, то есть это краска называется, баушка, бордо, а не материя и не мода. Понимаешь?

– Отстань!..

– Феня такая счастливая… – с подавленным вздохом проговорила Нюша, ворочаясь под ситцевым стеганым одеялом. – У ней столько одних шелковых платьев, и все по-модному… Только у нас у одних в Белоглинском заводе и остались сарафаны. Ходим как чучелы гороховые.

– Ты у меня помели еще, безголовая! О Господи! согрешила я, грешная, с этой девкой… Ох, ужо повесят тебя на том свете прямо за язык!

Молчание. Опять поклоны. Неугасимая лампада горит неровным пламенем, разливая кругом колеблющийся неверный свет. Желтые полосы света бродят по выбеленному потолку, на мгновение выхватывают из темноты угол старинной печи и, скользнув по полу, исчезают. Нюша долго наблюдает эту игру света, глаза у ней слипаются, начинает клонить ко сну, но она еще борется с ним, чтобы чуточку подразнить строгую бабушку.

– Баушка, Вукол-то Логиныч, сказывал даве Архип, зонтик себе в городе купил, – начинает Нюша, сладко позевывая. – А знаешь, сколько он за него заплатил?

– Отстань…

– Шелковый зонтик-то, баушка! А ручка точеная из слоновой кости. Только Архип сказывает, что выточена такая фигура, что девушкам и смотреть совестно.

– Тьфу!.. тьфу!.. – отплевывалась старуха. – Провались ты с своим Вуколом Логинычем… Нашла важное кушанье!.. Срамник он, Вукол-то Логиныч… Тьфу!..

– Баушка, да ведь он за зонтик-то заплатил семьдесят целковых… Ей-богу! Хоть сама спроси у Архипа.

– Как семьдесят?

– Право, баушка, семьдесят целковых за один зонтик…

Перейти на страницу:

Все книги серии The Big Book

Лед Бомбея
Лед Бомбея

Своим романом «Лед Бомбея» Лесли Форбс прогремела на весь мир. Разошедшаяся тиражом более 2 миллионов экземпляров и переведенная на многие языки, эта книга, которую сравнивали с «Маятником Фуко» Умберто Эко и «Смиллой и ее чувством снега» Питера Хега, задала новый эталон жанра «интеллектуальный триллер». Тележурналистка Би-би-си, в жилах которой течет индийско-шотландская кровь, приезжает на историческую родину. В путь ее позвало письмо сводной сестры, вышедшей когда-то замуж за известного индийского режиссера; та подозревает, что он причастен к смерти своей первой жены. И вот Розалинда Бенгали оказывается в Бомбее - средоточии кинематографической жизни, городе, где даже таксисты сыплют киноцитатами и могут с легкостью перечислить десять классических сцен погони. Где преступления, инцест и проституция соседствуют с древними сектами. Где с ужасом ждут надвигающегося тропического муссона - и с не меньшим ужасом наблюдают за потрясающей мегаполис чередой таинственных убийств. В Болливуде, среди блеска и нищеты, снимают шекспировскую «Бурю», а на Бомбей надвигается буря настоящая. И не укрыться от нее никому!

Лесли Форбс

Детективы / Триллер / Триллеры
19-я жена
19-я жена

Двадцатилетний Джордан Скотт, шесть лет назад изгнанный из дома в Месадейле, штат Юта, и живущий своей жизнью в Калифорнии, вдруг натыкается в Сети на газетное сообщение: его отец убит, застрелен в своем кабинете, когда сидел в интернет-чате, а по подозрению в убийстве арестована мать Джордана — девятнадцатая жена убитого. Ведь тот принадлежал к секте Первых — отколовшейся от мормонов в конце XIX века, когда «святые последних дней» отказались от практики многоженства. Джордан бросает свою калифорнийскую работу, едет в Месадейл и, навестив мать в тюрьме, понимает: она невиновна, ее подставили — вероятно, кто-то из других жен. Теперь он твердо намерен вычислить настоящего убийцу — что не так-то просто в городке, контролирующемся Первыми сверху донизу. Его приключения и злоключения чередуются с главами воспоминаний другой девятнадцатой жены — Энн Элизы Янг, беглой супруги Бригама Янга, второго президента Церкви Иисуса Христа Святых последних дней; Энн Элиза посвятила жизнь разоблачению многоженства, добралась до сената США и самого генерала Гранта…Впервые на русском.

Дэвид Эберсхоф

Детективы / Проза / Историческая проза / Прочие Детективы
Запретное видео доктора Сеймура
Запретное видео доктора Сеймура

Эта книга — про страсть. Про, возможно, самую сладкую и самую запретную страсть. Страсть тайно подглядывать за жизнью РґСЂСѓРіРёС… людей. К известному писателю РїСЂРёС…РѕРґРёС' вдова доктора Алекса Сеймура. Недавняя гибель ее мужа вызвала сенсацию, она и ее дети страдают РѕС' преследования репортеров, РѕС' бесцеремонного вторжения в РёС… жизнь. Автору поручается написать книгу, в которой он рассказал Р±С‹ правду и восстановил доброе имя РїРѕРєРѕР№ного; он получает доступ к материалам полицейского расследования, вдобавок Саманта соглашается дать ему серию интервью и предоставляет в его пользование все видеозаписи, сделанные Алексом Сеймуром. Ведь тот втайне РѕС' близких установил дома следящую аппаратуру (и втайне РѕС' коллег — в клинике). Зачем ему это понадобилось? Не было ли в скандальных домыслах газетчиков крупицы правды? Р

Тим Лотт

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза

Похожие книги

Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Судьба. Книга 1
Судьба. Книга 1

Роман «Судьба» Хидыра Дерьяева — популярнейшее произведение туркменской советской литературы. Писатель замыслил широкое эпическое полотно из жизни своего народа, которое должно вобрать в себя множество эпизодов, событий, людских судеб, сложных, трагических, противоречивых, и показать путь трудящихся в революцию. Предлагаемая вниманию читателей книга — лишь зачин, начало будущей эпопеи, но тем не менее это цельное и законченное произведение. Это — первая встреча автора с русским читателем, хотя и Хидыр Дерьяев — старейший туркменский писатель, а книга его — первый роман в туркменской реалистической прозе. «Судьба» — взволнованный рассказ о давних событиях, о дореволюционном ауле, о людях, населяющих его, разных, не похожих друг на друга. Рассказы о судьбах героев романа вырастают в сложное, многоплановое повествование о судьбе целого народа.

Хидыр Дерьяев

Проза / Роман, повесть / Советская классическая проза / Роман