ДИКОЕ СЧАСТЬЕ

   Приехав в город, Брагин прежде всего отправился, конечно, к Головинскому, который встретил его с распростертыми обятиями и, подхватив под руку, с соболезнованием говорил:   -- Что делать, Гордей Евстратыч... что делать!   -- Да ведь вы меня разорили, Владимир Петрович?!..-- сдерживая бешенство, отвечал Брагин.-- У меня больше расколотаго гроша нет за душой... Понимаете: гроша нет!..   Головинский поднял плечи и брови и, разставив широко ноги, внушительным полуголосом повторил несколько раз одну фразу:   -- Я тоже все потерял... Понимаете: решительно все!..   -- Да ведь вы обещали мне золотыя горы?-- уже закричал Брагин, хватаясь за голову.-- Вы меня обманули!.. разорили!.. Вы меня со всей семьей пустили по миру...   Брагин тяжело упал в кресло и рванул себя за покрытые сильной проседью волосы. С бешенством расходившагося мужика, он осыпал Головинскаго упреками и руганью, несколько раз вскакивал с места и начинал подступать к хозяину с сжатыми кулаками. Головинский, скрестив руки на груди, дал полную волю высказаться своему компаньону и только улыбался с огорчепным достоинством и пожимал плечами.   -- Послушайте, Гордей Евстратыч... Вы напрасно волнуетесь,-- мягко заговорил Головинский.-- Этим делу не поможешь... Обсудимте лучше все дело хладнокровно. Если бы я действительно был виноват, я бы не был так спокоен... Нечистая совесть всегда скажется. Я даже не сержусь на вас, потому что вы находитесь в таком состоянии, что...   -- Нет, я хорошо все понимаю... это разбой!.. дневной грабеж!.. А ты подлец из подлецов...   Сжав побелевшия губы, Гордей Евстратыч, как разяренный бык, кинулся на Головинскаго с кулаками, но тот подставил ему стул и, отделенный этим барьером, даже не пробовал защищаться, а только показал своему врагу маленький револьвер. Брагин завизжал от безсильнаго гнева, как лошадь, которую дерет медведь; он готов был в клочья разорвать своего спокойнаго компаньона, если бы не его страшная "оборонка".   -- Поговоримте спокойно...-- продолжал Головинский, предлагая Гордею Евстратычу стул.-- Порядочные люди всегда поймут друг друга, и я надеюсь, что мы не разойдемся врагами.   -- Да ты дьявол, что ли?!..-- ревел Гордей Евстратыч на это дружеское приглашение.-- Жилы хочешь тащить из живого человека?!.. Ободрал, как липку, а теперь зубы заговаривать... Нет, шабаш, не на таковскаго напал. Будет нам дураков-то валять, тоже не левой ногой сморкаемся!..   -- Успокойтесь, уважаемый Гордей Евстратыч... Это вредно для вашего здоровья... Поговоримте спокойно...   -- Я тебе покажу, подлец, спокойно... У!.. стракулист поганый!.. Думаешь, я на тебя суда не найду? Не-ет, найду!.. Последнюю рубаху просужу, а тебя добуду... Спокойно!.. Да я... А-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!.. Где у тебя крест-то?.. Ведь ты всю семью по миру пустил... всех... Теперь ведь глаз нельзя никуда показать... срам!.. Старуху, и ту по миру пустил... Хуже ты разбойника и душегубца, потому что тот хоть разом живота решит и шабаш, а ты... А-ах, Владимир Петрович, Владимир Петрович!..   Понятное дело, что подобный разговор не мог ни к чему привести, и стороны разстались самым естественным образом, т.-е. Головинский, при содействии Егора и кучера, вытолкал бушевавшаго Гордея Евстратыча из своей квартиры в шею. Выкинутый на улицу Брагин, не помня себя от бешенства, долго неистовствовал у подезда. Он стучал ногами и кулаками в двери, оторвал от них массивную медную ручку в русском вкусе и так ругался и орал на всю улицу, что перед квартирой Головинскаго собралась целая толпа любопытнаго городского люда: кухарки, мальчишки, кучера, чиновник, возвращавшийся со службы, какие-то "молодцы" из лавки и т. д. Все пересмеивались и указывали пальцами на бесновавшагося старика.   -- Православные... ограбил, зарезал!..-- кричал Брагин.-- Будьте свидетелями... Я судиться буду!.. Я покажу...   Наругавшись досыта, пока не охрип, Гордей Евстратыч сел на извозчика и отправился прямо к адвокату, чтобы не терять дорогого времени. Он вспомнил одного черномазаго адвоката из восточных человеков с желтыми глазами, по фамилии Спорцевадзе. Этот Спорцевадзе страшно размахивал руками и обладал красивым голосом, который гудел, как труба. "Вот этого зверя я и напущу на кровопийцу!-- с особенным удовольствием думал Гордей Евстратыч, снимая и надевая на себя соболью шапку.-- "Спокойно... здоровье испортите..." Я тебе покажу..."   На счастье Брагина, Спорцевадзе оказался дома. Он жил в собственном двухэтажном доме на Соборной площади, с дубовым подездом и зеркальными стеклами. Швейцар в передней и приличная обстановка приемной произвели успокаивающее впечатление на Гордея Евстратыча, а когда вышел сам Спорцевадзе с своими желтыми глазами -- он даже улыбнулся и подумал про себя: "Вот мы этого желтоглазаго и напустим на кровопийцу..." Пока Брагин, сбиваясь и путаясь, передавал сущность своего дела, адвокат небрежно чистил свои длинные розовые ногти и только изредка взглядывал на клиента, а когда тот кончил, он коротко спросил:   -- Так он вас до нитки обчистил?   -- В одной рубашке пустил... Вот-те истинный Христос!..   Адвокат улыбнулся этой наивной выходке, а потом, не переставая чистить ногтей, проговорил:   -- Да, я слышал о вас... Что делать!.. Ловко вас обчистил этот Головинский... И главное, скоро -- не тянул. Раньше-то вы чем занимались?   -- Торговал панским товаром, ваше благородие   Спорцевадзе пристально посмотрел на Брагина своими желтыми глазами и подумал: "Ну, с этого взять нечего: гол, как сокол..."   -- Знаете, что я вам посоветую,-- заговорил адвокат после короткой паузы, трогая щеточкой брильянтовый перстень на руке: -- я посоветую вам совсем бросить это дело..   -- Как бросить?!.-- вскипел Гордей Евстратыч, опуская руки.   -- Да вы садитесь и поговоримте спокойно...   Это "спокойно" резнуло Брагина по сердцу, как ножом, но он скрепился и присел к письменному столу.   -- Видите ли, какая вещь...-- протянул Спорцевадзе, раздвигая ноги, как это делал Владимир Петрович.-- Вы дали полную доверенность Головинскому. Да?.. Вот он, на основании этой доверенности, и нажег вас, а вам с него ничего не взять: дело велось со всеми необходимыми формальностями, так что вам решительно ничего не взять со своего компаньона. Мало ли торговых дел разстраивается, и лопаются не такия компании.   -- Да ведь деньги-то, деньги-то мои, ваше благородие!.. Голеньких сто тысяч просадил я...   -- И еще просадили бы сто, если бы были. На ловкаго человека наткнулись. Ну, да это все равно. Мне, собственно, некогда с вами теперь долго разговаривать, а я дам вам один совет; спасайте последния крохи и займитесь опять своей панской торговлей.   -- Да ведь у меня весь капитал уторкан в кабаки!   Спорцевадзе задумался, опять посмотрел на Брагина своими желтыми глазами и проговорил:   -- Да, да... Это верно. Знаете, что я вам посоветую? Вас собственно утопил не Головинский, а Жареный... Так?   -- А чорт их разберет!..   -- Нет, это верно. Поэтому, чтобы воротить хотя часть затраченнаго на кабаки капитала, я советую вам обратиться прямо к Жареному.   -- Это к жидовину-то?..   -- Успокойтесь, Моисей Моисеич совсем не жид, а грек и притом отличный человек. Он войдет в ваше положение и, я уверен, даже, может-быть, вы с ним устроите какую-нибудь сделку.   -- Ну, уж это шабаш!.. Чтобы я пошел к жидовину -- ни в жисть... Вот сейчас провалиться на этом самом месте!..   -- Как знаете. Наша обязанность дать совет, а там уже ваше дело. Вы напрасно так предубеждены против Моисея Моисеича,-- это отличный человек, и я уверен...   "Врешь, желтоглазый! Хочешь меня еще запятить к жидовину: ни в жисть!" -- думал Гордей Евстратыч, выходя от адвоката.   От Спорцевадзе Брагин отправился к другому адвокату, от другого к третьему -- по везде совет был один, точно все эти шельмы сговорились: так в один голос и режут. Дело выходило самое распоследнее. "Что же вы ко мне раньше не обратились!" -- говорили адвокаты, завидуя хватившему куш Головинскому. И все посылают к Жареному... Это к тому самому Жареному, коеорый пустил Брагина по миру! Гордей Евстратыч сначала не мог даже думать о таком унижении, и готов был расколоться на несколько частей, только бы не итти к распроклятому "жидовину".   Только обойдя всех адвокатов, Брагин вспомнил, что Михалка и Архип были в городе, и отправился их разыскивать. Брагины всегда останавливались в гостинице с номерами для господ проезжающих, и отыскать их Гордею Евстратычу было не трудно. Михалка был дома, но спал пьяный, а Архип оказался в больнице.   -- Зачем в больнице?-- спрашивал Брагин вытягивавшагося пред ним лакея с салфеткой под мышкой:-- болен?   -- А так-с... не то чтобы больны, а в этом роде.   -- Да говори толком, окаянная душа.   -- Гм... У Архипа Гордеича такая уж болезнь, так они теперь пользуются у дохтура.   Известие о "такой болезни" Архипа переполнило чашу, и Гордей Евстратыч не знал дальше, что ему делать, предпринять, даже что думать. К голове у него все вертелось и прыгало, как в испорченной машине, которую нельзя даже остановить. Здесь, в этом грязном трактирном номере, стены котораго были пропитаны запахом водки, пива и табачнаго дыма, он теперь сидел, как оглушенный. Где-то щелкали бильярдные шары, в соседнем номере распевал чей-то надтреснутый женский голос бравурную шансонетку, а Гордей Евстратыч смотрел кругом -- на спавшаго на диване Михалку, на пестрые обои, на грязныя захватанныя драпировки, на торчавшаго у дверей лакея с салфеткой, и думал,-- нет не думал, а снова переживал целый ворох разорванных в клочья чувств и впечатлений. Мертвая Ѳеня, убежавшая чуть не в одной рубашке Ариша, таявшая, как свеча, Нюша, пьяный Михалка, Архип со своей болезнью, Владимир Петрович с его "успокойтесь", адвокат Спорцевадзе, а тахм жидовин Мойша Жареный и позор, позор, позор... Что будет с Нюшей? Теперь и Пазухины глядеть на нее не захотят,-- потому как взять девку из разореннаго дома?   -- Не прикажете ли чего-с?..-- спрашивал лакей.   -- Как ты сказал?   -- Говорю, не прикажете ли насчет водки...   -- А-а... Ну, давай водки, графин водки...-- точно про себя повторял Брагин и, улыбнувшись горькой улыбкой, прибавил про себя: "чем ушибся, тем и лечись".   Выпив хороший графин водки, Гордей Евстратыч уснул тут же в номере, положив голову на стол. Он проспал чуть не двадцать часов, а когда проснулся и немного пришел в себя, опять принялся обдумывать, что ему делать. К адвокатам итти было не зачем. Подкрепившись двумя рюмками очищенной, Брагин решился сходить к знакомым золотопромышленникам: авось что присоветуют. Ум хорошо, два лучше того. Был у него один знакомый старик золотопромышленник, по фамилии Колосов, из раскольников. Вот к нему Брагин и отправился за советом; кстати, у этого старика были свои дела с Жареным,-- может, словечко и замолвит по старой дружбе пред жидовином. Старик-раскольник, убеленный серебряной сединой, отнесся к несчастью Брагина с большим участием и долго качал головой.   -- Плохо, плохо, Гордей Евстратыч,-- говорил Колосов, разглаживая свою окладистую седую бороду.-- Эк тебя угораздило с этими кабаками... Уж и времена только!.. С живого кожу сдерут. А только Спорцевадзе тебе правильно посоветовал. Надо будет толкнуться к Мосею Мосеичу, не выгорит ли что-нибудь. Пожалуй, дам тебе писульку на всякий случай.   -- А без жидовина невозможно?   -- Нет, нельзя... Силища этот Мосей Мосеич, его не обойдешь, как суженаго. Может, и смилуется. Ох, только у всех этих ипоплеменцев трудно вывертываться... Ну, да уж делать нечего, попытайся.   Взял Гордей Евстратыч от Колосова его писульку и с ней отправился пытать счастья к жидовину. Но добраться до Мойши Жаренаго было не так-то легко, как он думал. Этот кабацкий король являлся в город только по временам, а настоящую резиденцию имел на своих винных заводах, куда Брагин и отправился, хотя конец был не малый, верст в двести, пожалуй, не укладешь.   Моисей Жареный жил настоящим королем в своем поместье Бурнаши, которое расположено было на западном склоне Урала, где берут свое начало живописные притоки р. Белой. Это край той цветущей Башкирии, которую расхитили уфимские чиновники. Жареный купил свое именье от одного из таких счастливцев, которому досталось на долю до тридцати тысяч богатейшей земли. Чиновнику, а в особенности русскому чиновнику, земля то же, что слепому грамота, поэтому уфимские чиновники размотали свои наделы за четверть цены. Бурнаши славились своим красивым местоположением и целой сетью горных речек, которыя бороздили башкирский чернозем. Когда-то башкиры здесь кочевали со своими кошами, а теперь дымились винокуренные заводы и кипела самая оживленная деятельность, превратившая жалкую деревушку Бурнаши в маленький городок, кишмя кипевший греками, армянами, евреями и тому подобным людом, ютившимся около своего патрона. Издали можно было залюбоваться на бойкую картину, какую представляли Бурнаши даже зимой. Каменные дома, заводския постройки, ряды новых крестьянских изб -- все говорило о новой жизни и новых людях. Недавняя пустыня точно проснулась под влиянием новой "цивилизации". Когда Брагин подехал на почтовой тройке к селу, светлым весенним деньком, он невольно залюбовался. Снег уже осел и спекся в рыхлую, пропитанную водой массу; дорога почернела, в воздухе пахло обновляющей вся и все, силой. Лес казался зеленее, но это был не тот дремучий лес, какой рос зеленой стеной около Белоглинскаго завода и на Смородинке: ели были пушистее, сосны ниже и развилистее, попадались березняки и осинники целыми островами.   Глядя кругом, Гордей Евстратыч невольно вспомнил про свою Смородинку, которая теперь стояла без всякаго дела: старик еще раз пережил нанесенную ему Порфиром Порфирычем обиду и тяжело вздохнул. Эх, воротить бы прииск, не поехал бы он с повинной к этому жидовину с писулькой Колосова! Но прожитаго не воротишь... А вон и первыя избушки бурнашевских мужиков, вон и светленькие, с иголочки новенькие деревянные домики разных приспешников Жаренаго, вон и каменный дом самого Мосея Мосеича. Брагин сотворил про себя молитву и велел ехать на постоялый двор.   Добраться до Мосея Мосеича в Бурнашах было еще труднее, чем в городе, потому что нужно было пролезть через живую стену из самых отчаянных Искариотов, смотреть-то на которых Гордею Евстратычу было тошным-тошнехонько. И каждая шельма оглядывает с ног до головы да выспрашивает: Чей? Откуда? По какому делу? и т. д. А потом окажется, что он не может провести в Мосею Мосеичу, надо спросить набольшаго, а у набольшаго еще набольший -- целая лестница... Ходил-ходил старик по служащим,-- все смотрят подозрительно и косятся, точно в чужое государство приехал, лопочут по-своему, ничего не разберешь. У Гордея Евстратыча воротило на душе от этих церемоний, и не раз ему хотелось плюнуть на все, даже на самого Мосея Мосеича, а потом укатить в свой Белоглинский завод, в Старую-Кедровскую улицу, где стоит батюшкин дом. Но делать было нечего: привела Маркушкина жилка Гордея Евстратыча в чужую дальнюю сторону, надо как ни на есть выпутываться из беды, как советовали адвокаты и старый Колосов.   "Уж если так галаганятся служащие, так сам-то Мосей Мосеич что сделает со мной?-- не раз думал Брагин, почесывая в затылке.-- Ах, пес их задери совсем!.."   В Бурнашах Гордей Евстратыч проболтался целых три дня, прежде чем выхлопотал себе у самаго набольшаго аудиенцию Мосея Мосеича. Принарядился Брагин в свое модное платье, которое привез из Нижняго, расправил подстриженную бороду и, скрепя сердце, отправился в гнездо к самому жидовину, Мосею Мосеичу. Аудиенция была назначена по белоглинскому времени в обед, т.-е. в двенадцать часов дня. К парадным дверям, швейцарам и разным антре Гордей Евстратыч уже успел порядком привыкнуть, пока шатался по городским адвокатам, поэтому даже удивился, что и передняя и приемная у Мосея Мосеича была гораздо попроще, чем у Спорцевадзе. Швейцар вызвал лакея, лакей доложил барину; провели гостя в самый кабинет к Мосею Мосеичу. Навстречу Брагину с ореховаго кресла поднялся шустрый красивый старик с седыми длинными усами и ласково заговорил.   -- Гордей Евстратыч Брагин? Да? Слышал... Очень приятно познакомиться. Вот сюда садитесь... Или нет, пойдемте сначала кофе пить.   Брагин вспомнил, как первый раз пил кофе у Головинскаго, и, набравшись смелости, проговорил:   -- Уж какие нам кофеи, Мосей Мосеич... Я вот насчет дельца своего к вам. Не задержать бы вас своими пустяками... Куда уж нам, мужикам, кофеи распивать.   -- У меня в доме все равны,-- мягко заметил Жареный, прищуривая свои ласковые темные глаза, глядевшие "наскрозь".-- Пойдемте. Знаете русскую пословицу: "В чужой монастырь со своим уставом не ходят"...   Жареный был бодрый, хорошо сохранившийся старик с таким приветливым, умным лицом. Брагин чувствовал, что он теперь нисколько не боится этого жидовина Мосея Мосеича, который куда как приветливее и обходительнее своих набольших. И одет был Жареный простенько, по-домашнему, гораздо проще, чем одевался в Белоглинском какой-нибудь Вукол Шабалин. Он провел гостя через ряд парадных комнат в светлую столовую, где за накрытым столом уж сидели две дамы, какой-то мальчик и тот самый набольший, который устроил это свидание. Жареный отрекомендовал гостя дамам и сам усадил его на стул рядом с собой.. Такое внимание жидовина даже обезкуражило Гордея Евстратыча, особенно по сравнению с тем приемом, какой ему делал Порфир Порфирыч или Завиваев. Пока пили кофе, Жареный говорил за четверых и все обращался к гостю, так что под конец Гордею Евстратычу сделалось совсем совестно: он и сидеть-то по-образованному не умеет, не то что разговоры водить, особенпо при дамах, которыя по-своему все о чем-то переговаривались.   -- Я давно слышал о вас и рад с вами познакомиться,-- не унимался Мосей Мосеич.-- Как-то мы с вами не встречались нигде. Я, кажется, от старика Колосова слыхал о вас... Да. Отличный старик, я его очень люблю, как вообще люблю всех русских людей.   Писульку Колосова Гордей Евстратыч передал самому набольшему еще раньше. Этот самый набольший очень не по душе пришелся Брагину: чорт его знает, что за человек -- финтит-финтит, а толку все нет. И глаза у него какие-то мышиные, и сам точно все чего-то боится и постоянно оглядывается по сторонам. За столом самый набольший почти ничего не говорил, а только слушал Мосея Мосеича, да и слушал-то по-мышиному: насторожит уши и глядит прямо в рот к Мосею Мосеичу, точно вскочить туда хочет. Брагин думал, что после кофе они пойдут в кабинет, и он там все обскажет Жареному про свое дело, зачем приехал в Бурнаши; но вышло не так: из-за стола Жареный повел гостя не в кабинет, а в завод, куда ходил в это время каждый день. Он держал себя, как и раньше, вежливо и предупредительно, обясняя и показывая все, что попадалось интереснаго. Обошли целый винный завод; побывали в том отделении, где очищали водку, и даже забрались в громадный похвал с рядом совсем готовых бочек, лежавших, как стадо откормленных на убой свиней. Гордей Евстратыч в первый раз был на винном заводе и в первый раз видел все процессы, как из ржи получалось зелено вино. Чаны с заторами, перегонные кубы, дистиляторы, бочки,-- везде была эта проклятая водка, которая окончательно погубила Брагина и которая погубит еще столько людей.   -- Мы зайдем еще на конюшню, Гордей Евстратыч,-- предлагал Жареный.-- Да вы не устали ли? Будьте откровенны. Я ведь привык к работе.   -- Нет, что вы, Мосей Мосеич, какое устал!..   -- Мне хочется показать вам все свое хозяйство. Знаете, слабость у меня, старика... Извините уж.   Лошади у Жаренаго были все на подбор, целый завод, все тысячные рысаки. Даже Гордей Евстратыч залюбовался двумя вороными жеребчиками: куда почище будут шабалинскаго сераго.   -- А теперь о деле побеседуем,-- говорил Жареный, направляясь к дому.-- Пока говорим, и обед поспеет.   Обхождение Мосея Мосеича, его приветливость и внимание заронили в душу Брагина луч надежды: авось и его дельце выгорит... Да просто сказать, не захочет марать рук об него этот Мосей Мосеич. Что ему эти двенадцать кабаков -- плюнуть да растереть. Наверно, это все Головинский наврал про Жаренаго. Когда они вернулись в кабинет, Брагин подробно разсказал свое дело. Жареный слушал его внимательно и что-то чертил карандашом на листе бумаги.   -- Что же вы хотите от меня, Гордей Евстратыч?-- спросил Жареный, когда Брагин кончил.   -- А я насчет того, Мосей Мосеич, что не будет ли вашей милости насчет моих-то кабаков... Что они вам: плюнуть, и все тут, а мне ведь чистое разоренье, по миру итти остается. Уж пожалуйста, Мосей Мосеич...   -- Не могу...-- сжав плечи, проговорил Жареный.-- Нет, не могу. Что угодно, а этого не могу. И не просите лучше...   Как ни бился Брагин, как ни упрашивал Жаренаго, даже на коленях хотел его умолять о пощаде: тот остался непреклонен и только в угоду старику Колосову согласился взять на себя все двенадцать брагинских кабаков, т.-е. все обзаведение, чтобы не пропадало даром, конечно, за полцены.   -- Куда же вы, Гордей Евстратыч?-- удивился Жареный, когда Брагин взялся за шапку.-- А обедать?..   Гордей Евстратыч как-то равнодушно посмотрел на Мосея Мосеича, махнул рукой и молча вышел из его кабинета: Жареный показался ему злее самаго злого жидовина.