Дикое золото

– Наоборот, мил-сдарь! Преуменьшаю. За три налета хапнули наши неизвестные разбойнички около двадцати пудов шлихового, то есть самородного, золотишка. А почем золотник,[1] имеете представление?

– Пожалуй.

– Вот видите… При таком положении дел поневоле позавидуешь, что не выдумали еще таких летательных аппаратов, кои покрывали бы одним махом пару сотен верст да могли опускаться в тайге. Чего проще – погрузил десяток пудиков шлиха и повез в губернию по воздуху… Вот видите, какая ерунда от тоски в голову лезет? Фантазирую не хуже гимназиста, Жюля Верна начитавшегося… – Он понизил голос, но продолжал решительно: – Все потому, что рыбка гниет с головы. Генерал Драгомиров, большого ума человек, не зря сказал про помазанничка: «Сидеть на троне способен, но вот стоять во главе империи неспособен решительно». Метко? Не в бровь, а в глаз!

– Костенька! – прямо-таки возопил Буторин. – Голубчик, умоляю, уж помазанника-то не трогай… Не ровен час…

– Ладно… – фыркнул Иванихин, остывая. – Исключительно ради твоего душевного спокойствия, старинушка. Но все остальные, согласись – бесполезные дармоеды.

– Поймают рано или поздно…

– Вы, господа, не учитываете иных закономерностей прогресса, – вмешался инженер. – Как с появлением торговых кораблей моментально объявились и пиратские, так и с изобретением летательных аппаратов для перевозки золота пудами, я не исключаю, и разбойничьи аэропланы объявятся. Поезда в Североамериканских Соединенных Штатах начали грабить чуть ли не в тот самый час, как они начали регулярное движение…

– Вот это верно, – фыркнул Иванихин. – Что-что, а воровская фантазия у нас всегда обгоняла законопослушную. Но это еще не самое печальное. Ведь в этом случае непременно повстанет новая полиция, воздушная, но кончится все тем, что прибавится дармоедов, и только. Обычный городовой тебе за трешку в день ангела честь отдаст и спасибо скажет, а возьмите вы воздушного, у которого один аппарат, по газетам, стоит двести целковых золотом… я, понятно, не вымышленного воздушного городового имею в виду, а реальные цены на реальные аппараты… Вряд ли они у воздушной полиции меньше стоить будут. Тут никаких денег не напасешься…

Иннокентий Афиногенович захохотал тенорком, инженер тоже улыбнулся, но эта столь многообещающая тема продолжения и развития не получила, воцарилось молчание. Лямпе, тоже не ощущавший никакого желания обсуждать вопрос о будущем аэронавтики, прекрасно понимал, в чем тут дело. Близился конец долгого пути, и на первый план выходили будущие заботы, о которых он, проведя столько времени с этими людьми, был уже изрядным образом осведомлен. Вячеславу Яковлевичу предстояло перебросить свою партию для геодезических съемок очередной реки (он уже пятнадцатый год служил в Сибири изыскателем по водным и шоссейным путям сообщения), Буторин, кроме рутинных, торговых дел, женил среднего сына и собирался играть свадьбу в самом скором времени. Ну, а заботы миллионера-золотопромышленника были обширнее и разнообразнее, нежели у доброй дюжины народа калибром помельче, – обычные заботы, подразумевается, а ведь есть еще и досадные неприятности с ограбленными золотыми караванами…

И, наконец, собственные заботы Лямпе: все, чем ему предстояло заняться в Шантарске, тоже не отличалось простотой и легкостью и вряд ли могло считаться бальзамом для души или развлечением… Поэтому он, если можно так выразиться, охотно примкнул к общему молчанию, глядя на сосновые мохнатые лапы, мелькавшие так близко, что едва не царапали вагонное окно, и в который раз задал себе унылый вопрос: что же там все-таки произошло?

И, разумеется, в который раз не нашел пока что ответа.

Глава вторая Гостиница с ватерклозетом

– Хорош экземпляр? – поинтересовался Иванихин не без гордости. – Во-он, в черкеске, рядом с мороженщиком…

Лямпе присмотрелся. Экземпляр человеческой породы и в самом деле был донельзя колоритен: рослый, немолодой уже, но стройный, горбоносый и лысый, с окладистой черной бородищей. Незнакомец в черкеске с тусклыми газырями стоял, скрестив руки на груди, взирая на обычную в таких случаях перронную суету с горделивой отрешенностью, и на поясе у него висел кинжал чуть ли не в аршин.

– Черкесец, – пояснил Иванихин. – Исмаил-оглы. В свое время, дитя дикой природы, прирезал с полдюжины соплеменников в рассуждении кровной мести. Ну, зазвенел кандалами по Владимирке, а после отбытия каторги – вечное поселение. Состоит при моей персоне в адъютантах. Этот народец, знаете, вернее собаки – уж коли подобный живорез твой…

– И как же вы сего ирокеза используете? – усмехнулся Лямпе. – С его-то талантами?

Иванихин непринужденно расхохотался: