Дикое золото

Посреди поляны на четырех высоких столбах со снятой корой лежала большая колода, прикрытая сверху широкими кусками бересты, завернувшимися на концах. Из колоды, из щели, свисал неподвижно длинный черный жгут.

Касаясь спиной его груди, чуть повернув голову, Таня прошептала:

– Косу видите? Ее коса… Тихо…

Они замерли. Тени среди ближайших сосен колыхались уже вполне осмысленно. Береста, которой просто-таки полагалось быть тяжелой, колыхалась, как клочок материи на ветру, хотя ветерка не было ни малейшего.

Таня уже крепко прижималась к нему, вряд ли сознавая это. В тайге резко, скрипуче взлетали ночные крики. От напряжения ломило глаза, высоко над поляной стояла луна – и все равно нельзя было отделаться от ощущения, что береста колышется то ли от дыхания, то ли от шевеления лежащего под ней существа.

Черная коса шаманки колыхнулась?!

Он опустил руку на деревянную кобуру, прикосновением к пистолету, рациональному механизму, стараясь прогнать первобытные страхи. И все равно по спине невесомой холодной лапкой прошелся суеверный страх-сумбурчик…

Что-то тягуче хрустнуло непонятно где – то ли сук, то ли колода. Девушка шарахнулась, прижимаясь к нему всем телом. Бестужев инстинктивно обнял ее, волосы защекотали щеку, он чувствовал холодным, отстраненным кусочком сознания прильнувшее к нему гибкое, теплое тело, руки и грудь, но в этом не было ничего от извечных мужских побуждений, потому что страх медленно поднимался к сердцу, заливал…

Всё же он справился с собой. Трезво и расчетливо, умом воевавшего человека осознал приближение того рубежа, за которым все захлестывает паника и следует безумное бегство. Что есть сил удержал рванувшуюся Таню, стал медленно-медленно отступать к краю поляны, уже прикидывая, что сейчас наткнется спиной и затылком на жесткую россыпь сосновых игл, и в этом нет ничего страшного, нет…

Таня придушенно ойкнула. Отпусти он ее сейчас – рванулась бы опрометью в тайгу. Бестужев прошептал что-то успокоительное, непонятное ему самому, прижимаясь щекой к ее щеке, продолжал отступать, наткнулся на иглы, как и ожидал, – и не вздрогнул, отвернулся, побрел в глубь леса, увлекая за собой Таню. Она подчинялась, как завороженная. А там и пришла в себя настолько, что промолвила чуточку сварливо:

– Однако вы осмелели, ротмистр… Пустите.

Бестужев смущенно убрал руки. Шепотом попытался оправдаться:

– Я не имел в мыслях…

– Ладно, я понимаю, – фыркнула она. – Ох… Где это мы? Ага… Пойдемте назад?

Бестужев огляделся по сторонам. Вновь окружающее предстало обыденным, лишенным и тени сверхъестественного: вокруг темнела ничуть им не угрожавшая ночная тайга, скрипучие пронзительные крики принадлежали птицам и мелкому зверью, тени происходили исключительно от игры лунного света в переплетении мохнатых ветвей. Вот только где-то глубоко медленно угасал слепой, неуправляемый страх…

Таня остановилась, подняла к нему лицо:

– Ну как, испугались? Даже побежали…

– Я? – искренне изумился он. – Помнится, это кто-то другой так порывался метнуться напролом, что едва с ног меня не сшиб…

– Но я ведь видела, как коса колыхнулась, – призналась она.

– Я тоже, – сказал он рассудительно. – Это ветер.

Но слишком хорошо знал, что никакого ветра не было…

Они шагали обратной дорогой по вновь вынырнувшей откуда-то тропинке, плечо в плечо, страх окончательно улегся, уснул, и Бестужев вновь подумал, как она красива. Слишком хорошо помнил прильнувшее к нему тело, чтобы остаться равнодушным. И постарался напомнить себе, что эта своенравная и манящая таежная красавица всю свою сознательную жизнь прожила на свете без ротмистра Бестужева, а значит, логически рассуждая, проживет без оного и далее. Вот только логику хотелось послать ко всем чертям…

– Ну что? – спросила она неожиданно. – Теперь, после благополучного завершения столь смелого предприятия, можем и на призрака в зимовье поохотиться?

– Вы серьезно?

– Конечно, – сказала Таня, удержав его за рукав, когда он хотел пройти мимо ответвлявшейся к зимовью тропиночки. – Многие говорят, что там тоже обитает призрак, видение лишившего себя жизни от несчастной любви охотника…

Чересчур уж явственный испуг звучал в ее голосе, чересчур уж крепко она держала Бестужева за рукав, чересчур уж театральные нотки в голосе прорезались… Он подозревал, что это неспроста. И решил: если она замешкается, пропустит его в дверь, следовательно…

И точно! Таня остановилась, стараясь, чтобы это выглядело естественно. Изо всех сил пытаясь говорить равнодушно, тихо предложила:

– Идите вперед, вы как-никак мужчина, а мне страшно…

Подметив краем глаза не страх, а откровенное, коварное любопытство на ее личике, Бестужев более не сомневался. Он широкими шагами приблизился к избушке, взошел на низенькое крыльцо, ухватил ручку из круглого, хорошо ошкуренного куска дерева, зажал ее в кулаке, рванул дверь на себя…

В глубине единственной комнаты, отделенной крохотными сенями, снизу вверх, от пола к потолку рванулось что-то белое, колышущееся, просторное, но этот рывок был очень уж неживым, механическим, нестрашным…