Диковинки Красного угла

— Может, ты с похмелья рвешься на кол?

— Похмелье кончилось, Тамерлан. Лучше сесть на твой кол, чем принять смерть от Нее в твоем походе на Москву.

— Чем же предпочтительней мой кол?

— Тем, что смерть на нем — это жизнь у Нее.

— Это ты сегодня решил?

— Да, Тамерлан, после того, как увидел тебя. Спасибо тебе, Тамерлан. Ты открыл мне глаза. Это в твоем испуганном крике я услышал Ее зов. Испугался, повелитель вселенной? Я тоже испугался, тебя увидев. А еще услышал я Ее голос. Ко мне! Сколько, сколько я святотатств в жизни сделал... И смеялся. За тот смех сегодняшний кол и будет мне наградой. А тебе спасибо. Я знаю, ты не подвержен сонным видениям. Глаза и уши Тамерлана видят только то, что есть на самом деле. Нет в мире человека менее суеверного, чем Тамерлан, иначе этот мир не лежал бы у его ног. Когда я увидел тебя — я понял, что ты действительно видел и слышал Ее. А вот сейчас ты смотришь на меня и чувствуешь, что я прав... Может, все-таки ты не посадишь меня на кол?

— Не посажу, если скажешь, что ты — Огрызок и все, что ты сейчас плел, — вранье.

— Именно сейчас мое вранье кончилось, и я — не Огрызок!

Тут не выдержал Аид:

— Ты видишь, о, мудрейший... Ты видишь, что эта земля и что эти «доски» с людьми делают? Ты хочешь, чтоб против тебя выступил тумен вот таких огрызков? Он сомнет тебя, если ты хоть на мгновение усомнишься! Эту землю, которая переделывает таких огрызков, надо сжечь и растоптать, повелитель!

— Да? — успокоился вдруг Тамерлан.

— Да.

— Ну что ж...

Тамерлан сделал два шага к своему великому визирю, неотрывно буравя страшными глазами своего главного советника.

— А теперь скажи мне, Аид, свое слово. Ответишь «да» — к полудню будем у Оки, а завтра — в Москве. Даешь ли ты мне и соратникам моим слово, что ничего не случится в этом походе с нашим войском? Что землетрясения не будет, что кони наши вдруг не передохнут? Даешь ты мне такое слово?

Выражение лица Аида стало совсем жутким. Его даже как-то зашатало, скрючило, будто от некоей внутренней боли, и отчего-то почудилось Тамерлану звучание того же невозможного ночного голоса.

И выдохнул Аид:

— Нет! Не даю.

— Да, ты действительно великий визирь, Аид, — неожиданно успокоенно сказал Тамерлан и решительно повернулся к своим военачальникам. Он стоял сейчас перед ними таким, каким они видели его всегда: взгляд сурово-спокойный, голос ровен и черств, ноги широко расставлены, руки сцеплены за спиной, оба локтя треугольниками выступают из-за спины. Великий полководец, покоритель обозримой вселенной, привычно командовал:

— Лагерь сворачивать. По коням. Направление движения — юго-восток, к Волге. До Волги никого и ничего не трогать. Темп движения — походная рысь. Огрызка на кол. Все.

...Через несколько минут уже не походной рысью, а резвым галопом мчалось войско прочь от этой земли. И многие из войска оглядывались на кол, на котором корчилось тело бывшего Огрызка, в одночасье ставшего мучеником во Имя Той, Чей голос гнал сейчас прочь непобедимые полчища Тамерлана. И каждая травинка, каждая песчинка под ногами удиравших непобедимых тоже будто наполнялась этим голосом. И воздух, обдувавший удиравших, тоже подгонял: скорее от пределов этой земли, народ которой находится под покровом Пречистой, и где ради Нее «огрызки» становятся мучениками...

— Вот, деточки, такая история. А то, что я держу в руках — это обломок того самого кола, на который был посажен Огрызок. Посадили Огрызком, а сняли и погребли мученической кровью новокрещенным рабом Божиим Адрианом, в честь Адриана, тоже мученика, который принял мученический венец в тот же день, что и бывший Огрызок, только на тысячу лет раньше. Та самая наложница, что любила его еще как Огрызка, тоже не пошла с войском, а сбежала с дитем под сердцем. Она с кола его снимала и поведала все это. По преданию нашему семейному, будто от них и пошел род наш Собирателевых.

Все долго смотрели на реликвию, потом подержали ее в руках. Особенно долго смотрел Петюня. И, кладя обрубок на вышитую скатерть, спросил тихо:

— Игнатий Пудович, неужто правда, что все это было и что этому... колу столько лет?

— Все правда, Петюнечка. Да, этой нашей святыньке больше 600 лет. А слышали вы, ребята, о Преподобном Сергии Радонежском? Его еще зовут Игуменом всея России, собирателем земли Русской.

Шестиклассники и первоклашка Петюня вообще не знали, кто это такой. Карла знала — в педвузе, который она закончила, его вскользь упоминали, но что он «Игумен всея России» — это она слышала впервые. И только хотела об этом спросить, но Игнатий Пудович опередил:

— Дело в том, деточки, что Россия в то время была большим монастырем, именно так называли ее иностранцы. По монастырским правилам жили тогда на Руси: работа да молитва. А монастырю игумен надобен. В те времена в Радонежских лесах под Москвой появился Сергий.