Диковинки Красного угла

– И ты уже не маленькая! – продолжала бабушка, будто угадав Зоины мысли. – С тебя уже спрашивать надо, а я спрашивать не буду. Без крещения, без креста на груди – смерть человеку! – лицо бабушки стало совсем уже страшным. – Крест – хранитель всей Вселенной, и кто его не носит, те вне его охранения. И... и как Владимир наш святой, Красное Солнышко, загнал киевлян в Днепр, так и я тебя в купель загоню, силой затолкаю! – и тут бабушка обхватила Зою, прижала ее к себе и расплакалась.

Зоя же совсем потерялась, – она почти ничего не поняла, что ей выкрикнула бабушка, а тем более про киевлян, про Днепр, но ей стало очень страшно от ее слов, особенно про смерть.

– Бабушка, – прошептала ей на ухо Зоя, – успокойся. Окрестимся. Только... давай маме не скажем.

– Давай, – бабушка, вздыхая, поднялась. – А там, как Бог даст, там посмотрим, там и хлыста получить в радость будет, – они снова шли медленным шагом. – И больше ты уж не дерись, Заинька. И Севкой больше того мальчика не называй, он – Севастьян. У тебя ж и именины с ним в один день, и не когда-нибудь, а завтра. Это ж почти самый главный день в году – именины. Вот и окрестишься сейчас, и Зоя-мученица у тебя отныне покровительница твоя небесная, пред Христом-Богом за тебя предстательница. Замечательные это святые – Севастьян и Зоя...

Зоя, раскрыв рот, слушала размеренный рассказ бабушки о совершенно неслыханных ранее вещах. Во-первых, она поразилась, что через два дня не будет того, чего все ждут, а ждут все Нового года.

– Будет же всемирная языческая пьянка, – так и сказала, – ибо Новый год не может быть раньше Рождества Христова, а оно будет через целых девять дней по нашему православному календарю, который только и есть единственно правильный, а нынешние дни, – дни самого строгого поста. Телевизор-то? А вот приду как-нибудь к вам потихоньку и грохну его, потому как придумали его люди, а бесы в оборот взяли... Бесы-то? А ты мамины картины видела? Вот это они и есть... Нет, Заинька, это не придумки, не сказки. Какие там придумки! На маму, вон, свою глянь, дочь мою... Эх, Господи, помилуй! За что она не возьмется, все бесы за нее решают, все ей подсовывают, а она и бегом за ними. Уж как молюсь, да все никак! Знать, плохо да мало молюсь. Вот ты теперь за то же берись, может, вместе отмолим. Важнее этого для нас, Заинька, ничего нет...

– Бабушка, а ты дедушку Долоя видишь?

– Нет, Заинька, незачем. Меня он все одно не узнает, гостинцы ему приносить бестолку – ему ничего не достается... Одна молитва моя ему нужна. А вот теперь и твоя. Молиться же надо о здравии раба Божия Севастьяна. Да-да, он тоже Севастьян, потому как "Долой" – не имя, даже и не кличка, а сплошь – безобразие. А окрестила я его в Севастьяна, споив до полубеспамятства, вот так! А по другому – никак. Развезло уж его, а я ему все подливаю, ну и молюсь как могу. Ну, подобрел он, вроде, на все согласный. На себе его к пруду притащила, в пруду мы его крестили. Батюшка-то уже ждал, вроде как в сговоре мы с ним. Это еще до рождения мамы твоей было... Ох и осерчал он потом, "раскрещусь" орал. Да раскреститься, слава Богу, нельзя, потому как в памяти был. Ну, Господь, понятно дело, волюшку его дурную слегка прихлопнул... Во-от, и записочки за него с тех пор подаю в храм. И коли помрет раньше меня, отпоем его по-православному, тут уж маму твою спрашивать не буду.

– А мой папа? – спросила Зоя, спросила неожиданно для самой себя, обычно мамины запреты сами собой прихлопывали все вопросы.

– Папа твой, Зайка... да и не знаю, что сказать... Нормальный, в общем, мужик, и пил не больше других... Ты все понимаешь, что я говорю?

Зоя все понимала, она была сообразительная и развитая девочка и очень много читала. Правда, читала строго отобранное мамой. И еще замечательно рисовала. Слово "мужик" она от мамы слышала очень часто. Вот только непонятно, если он "нормальный", отчего его надо выгонять и зачем называть негодяем?