Диктат Орла

Он действительно два месяца мотался по селам и степям сначала Орловщины, потом Новороссии, терял железные пути, блуждал в степях и лесах, не знал названия рек, по которым шел. Тот поезд привез его в Елец, но там и встал. Красные по беспечности не нашли его вовремя, когда разбирали мешки, так что Пишванин вновь успел удрать и вновь подстрелил кого-то с горящей во лбу звездой. Вырвавшись из красного Ельца, он страшно заплутал. Но по природной своей немногословности, застенчивости, а сейчас и крайней осторожности не спешил спрашивать дороги и заходить в деревни за провизией или одеждой. Спал он под деревьями, ел, что найдет в пути или, в крайнем случае, просил еды у встретившихся в дороге путников, показавшихся ему людьми честными. Так он и перебирался по долгим слякотно-грязным дорогам, терпел голод, холод и неудобство; не имел ни запасной одежды, ни патронов. Он бережно хранил свои награды, полученные от Государя, и страстно верил — он доберется. И он добрался.

— Я вас слишком не задержу, — Матвей вдруг проникся честным и глубоким уважением к этому прапорщику. Искренних чувств он проявлять не умел, но решил ему помочь всеми силами. — По какому роду войск имели честь служить на большой войне?

— Кавалерия. 3-й драгунский Новороссийский Ея Императорского Высочества Великой Княгини Елены Владимировны полк, — гордо и с апломбом, с нарастающей интонацией выдал Пишванин и поднял лицо вверх. — Брали с Павлом Карловичем Восточную Пруссию.

— Ренненкампфом?

— Точно так.

— В таком случае, могу донести, что его высокопревосходительство был замучен большевиками прямо в этом городе, где вы сейчас сидите.

— Как… на могилу, стало быть, приехал.

— Насчет могилы не знаю. Не нашли. Прошу простить, нужно продолжить. Думаю, вас следует записать в корниловский кавалерийский дивизион. Но не все от меня зависит, сейчас на бумаге одни цифры, а на деле в дивизион уже прибыло пополнение добровольцами из других городов, или же половина дивизиона перерублено в последней атаке. Оперативных данных знать не могу.

— Прошу обождать, господин ротмистр. Я не закончил.

— Слушаю вас.

— После драгунского полка я служил военным летчиком в 27-м корпусном авиационном отряде. Ловко владею боевой машиной, сбил девять вражеских самолетов. Если можно устроить, я бы хотел в авиацию.

— Куда там, господин прапорщик, — тоскливо и будто с укором себе Геневский развел руками, — ни у Донской, ни у Добровольческой армии нет ни единого самолета.

— Ни единого самолета… — глухо и бессмысленно повторил Пишванин. Ему вдруг показалось, что он смертельно устал и ничего не хочет.

— Но не волнуйтесь. Самолеты обязательно отобьют и раздобудут, и вы снова сможете летать. Если на авиацию будет стратегический запрос, разумеется.

— Будет, — твердо сказал Пишванин.

— Что ж, Вам, вероятно, лучше знать. Какого сословия?

— Крестьянство. Из иногородних на Дону.

— Сколько лет от роду?

— Двадцать пять.

— Где обучались?

— Атаманское техническое училище. Затем — Одесская авиашкола. До войны получил диплом летчика. Но поступил в действующую армию рядовым кавалерии. Обучался в Севастопольской авиашколе, а после уже окончательно сел в кабину.

— Чудесная биография, чудесная, — приговаривал Матвей Геневский, записывая. Писал он еще несколько минут. Пишванин сидел спокойно и смирно. — Как были произведены в офицеры?

— За сбитие вражеских транспортных машин в количестве трех единиц.

— Чудесно… — вновь повторил Геневский. — Никакого оружия не имеете?

— Английский револьвер Webley. Без единого патрона.

— Что ж, патроны к нему Вам найдем. Но вот коня и шашку выдать не могу, придется Вам приехать сперва в станицу Мечетенскую, выдадут на месте. А вот с формой лучше: новую гимнастерку, бриджи и сапоги выдам.

— Откуда такое богатство? — Пишванин не хотел ни язвить, ни удивляться, он просто хотел что-нибудь ответить. И ответил так.

— В Таганроге отлично, блестяще налажена работа вербовочного и интендантского центров. Скажите спасибо его высокопревосходительству генералу Штемпелю. Один бы я не управился. И скажите спасибо… — Геневский запнулся, потому что хотел выдать «скажите спасибо немцам, которые продают нам наши же патроны с захваченных складов», но сказал иначе: — скажите спасибо атаману Краснову.

— Спасибо им, премного благодарен, — Пишванин аккуратно улыбнулся, хотя он сразу понял, что ротмистр Геневский явно ему симпатизирует.

— И вот еще, господин прапорщик, — Матвей отвернулся и открыл небольшим ключом картотечный ящик. Вынул оттуда большой кошелек коричневой кожи и отсчитал ровно двадцать синеньких пятирублевых билетов. Царских, яркий год печати — 1909. Протянул Пишванину, из рук в руки. — Более выдать не могу. Приказ более ста рублей не выдавать, разве что семейным. — Геневский довольно, с искрой в глазах, ухмыльнулся. — Вас много, а добровольческий кошелек — один. Нельзя ведь не дать денег, но и сверху ничего добавить не можно.

Пишванин поблагодарил и успокоил Геневского: сотня царских рублей — более чем необходимо, и покроет все возможные расходы. Затем спросил, что делать дальше.