Диктатор

Итак, одному овация стоя, другим — тоже стоя, но лишь продолжительные аплодисменты, третьим — просто аплодисменты. Самые бурные эмоции — членам Политбюро, другим же — членам ЦК, секретарям обкомов и крайкомов — аплодисменты пожиже. При имени Крупской делегаты встали конечно же в память о Ленине, а при имени Постышева — потому, что он был членом Политбюро, но вместо продолжительных аплодисментов «заработал» лишь аплодисменты потому, что был на должности всего лишь секретаря обкома. Правда, было не совсем понятно, чем не угодил делегатам Косиор, вот уже почти четыре года пребывавший в членах Политбюро. Андрей отнес это на счет каких-то неизвестных ему закулисных интриг.

Уже позднее, листая изданную стенограмму XVII съезда, Андрей увидел, что после фамилии «Киров» стояло лишь «аплодисменты» и «все встают», хотя Андрей собственными ушами слышал: едва Хрущев назвал эту фамилию, как по залу прокатился шквал восторженных аплодисментов и крики «ура!», сравнимые лишь с той овацией, которой делегаты встретили фамилию «Сталин». И то, что в стенограмме содержалась явная ложь, видимо, нельзя было объяснить тем, что Киров, являясь членом Политбюро, работал не в Москве, а в Ленинграде. Было совершенно ясно, что стенографистки не могли по своему произволу исказить ту реакцию, которую вызвало у делегатов упоминание в списке имени Кирова. Это конечно же было делом рук тех, кто редактировал стенограмму. Вроде бы мелочь, формалистика, чушь собачья с точки зрения здравого смысла, а человек поставлен на свое место: не в свои сани не садись или же каждый сверчок знай свой шесток.

Между тем Молотов, возвысив голос и оттого еще заметнее заикаясь, возвестил о том, что съезд переходит к первому пункту повестки дня — к отчету Центрального Комитета партии и что слово для доклада имеет товарищ Сталин.

Окончание фамилии вождя утонуло в океане оваций и громе выкриков, означавших почти нечеловеческую любовь делегатов к своему вождю. Кто знает, не построй русские мастеровые столь прочно Кремлевский дворец, он бы запросто рухнул от исступленного рева и мощных рукоплесканий огромной массы людей, охваченных почти истерией.

Если бы Андрей обладал чудодейственной способностью читать чужие мысли, он бы понял, что Сталин, шедший сейчас неторопливой походкой к трибуне с папкой в правой руке, думал сейчас не столько о докладе (доклад был задолго до съезда написан, отшлифован, множество раз обкатан и обсужден на Политбюро, не один раз скорректирован в нужном направлении), сколько о том, маячившем уже в близкой перспективе, завершающем заседании съезда, на котором должны были состояться выборы руководящих органов партии. Как всякий не назначаемый, а избираемый руководитель, Сталин не мог не думать о том, какой будет исход тайного голосования. Разве не могут те же самые делегаты, которые сейчас надрывают глотки, рискуя лишиться голосовых связок, чтобы прославить своего вождя, получив бюллетени для тайного голосования, уже молча, бесшумно, с вожделением и скрытым злорадством вычеркнуть жирной чертой фамилию того, кому они так истово клялись в любви и верности и кого они столь же истово готовы проклясть и изничтожить, оставаясь наедине с собой и будучи всецело уверены, что эти коварные мысли и деяния никто и никогда не сможет узнать и разоблачить?

Сталину вдруг вспомнилось, как однажды Каменев спросил его на заседании Политбюро: «Что вы думаете по этому вопросу?» И так как Сталин, занятый своими мыслями, пропустил мимо ушей обсуждавшийся вопрос, то с повышенной озабоченностью спросил: «По какому именно?» — «Как завоевать большинство в партии»,— повторил Каменев. «Знаете, товарищи, что я думаю по этому вопросу,— без доли иронии, вполне серьезно ответствовал Сталин.— Я считаю, что совершенно не важно, кто и как в партии будет голосовать. Но вот что чрезвычайно важно, так это то, кто и как будет считать голоса».

Сталин уже стоял на трибуне и медленно листал страницы доклада. В зале установилась гробовая тишина, и если бы сейчас к его двери подошел человек, не ведающий, что здесь происходит, то наверняка посчитал бы, что в зале нет ни единого человека.

— Товарищи! — Негромкий голос Сталина отдавал хрипотцой и более заметным, чем обычно, грузинским акцентом.— Со времени Шестнадцатого съезда партии прошло более трех лет. Период не очень большой. Но он более, чем какой-либо другой период, насыщен содержанием. Я думаю, что ни один из периодов последнего десятилетия не был так богат событиями, как этот период.