Диктатор

— Что из того? Я жила у мамы, и Фаворский жил у нас до своего отъезда за границу.

— Выходит, вы укрывали у себя белогвардейца?

— Он спас мне жизнь.

— Женская благодарность? — ухмыльнулся Берия.— Скажите, а пакет, который во время ареста обнаружили у вас в квартире,— этот пакет передал вам Фаворский?

— Этот пакет подсунули мне сотрудники Ежова.

— Не скажите, не скажите! — оживился Берия, страсть как любящий такого рода игры.— Да Бог с ним с пакетом, дела давно минувших дней. Тем более что никакие пакеты не спасли врага народа Тухачевского от заслуженной кары. А вот то, что Фаворский был сотрудником немецкого посольства в Москве, это, надеюсь, вам ведомо?

— Понятия не имею.

— Он был объявлен персоной нон грата и выдворен из Советского Союза. Ему еще повезло: к тому времени у нас с Германией уже был заключен известный пакт. А то бы не сносить ему головы.

— Меня его судьба не интересует.

— Поверим вам на слово. Ну да хватит об этом Фаворском, не стоит он того, чтобы уделять ему столько внимания. Лучше откровенно признайтесь, чем вас так пленил враг народа Тухачевский?

Лариса вспыхнула. Ее до глубины души возмутила бесцеремонность и наглость Берия.

— Я и мой муж воевали в армии Тухачевского,— тем не менее спокойно ответила она.— Мы были знакомы с восемнадцатого года и всегда считали его своим другом и старшим товарищем.

— Не зря говорят: избавь нас, Господи, от таких друзей, а с врагами мы и сами справимся,— хохотнул Берия.

— От таких друзей я не отрекаюсь,— с вызовом сказала Лариса. Ее передернуло от приторного смешка Берия.— К тому же я и сейчас не верю в то, что Тухачевский — изменник Родины.

— Прекратите инсинуации! — зло сказал Берия, едва не стукнув кулаком по столу.— Вы забываетесь, гражданка Казинская-Грач! Мне стоит шевельнуть пальцем, как вы снова очутитесь там, куда Макар телят не гонял!

— А вы шевельните,— невозмутимо сказала Лариса.

Берия оторопело посмотрел на нее. «Это еще та штучка! — подумал он.— Швырнуть ее снова в застенок, а Сталину доложить, что отправил на фронт? Черта с два узнает, так это или не так! Впрочем, то, что она не из трусливого десятка, делает ей честь. А до чего же красива, до чего же дьявольски пикантна, бестия! Даже лагерь не стер с нее эту неземную красоту». Он задышал глубже и учащенней, как зверь, долго гнавшийся за своей добычей и наконец настигший ее.

Лариса сразу уловила перемену в состоянии Берия, и это ужаснуло ее.

— Я писала письмо товарищу Сталину…— начала было она, но Берия не дал ей закончить фразу:

— Мы вас поэтому и вызвали. Товарищ Сталин — величайший гуманист современности. Теперь вы убедились, что он думает о судьбе каждого советского человека? Он сказал мне: вот, Лаврентий, письмо гражданки Казинской-Грач, возьми его, внимательно прочитай и поступи так, как считаешь нужным. Зачем вы так спешите на фронт? Вы разве не знаете, что там убивают? И что подумают люди о товарище Берия, если узнают, что он посылает под немецкие пули таких красавиц — золотой фонд нации? А не лучше ли вам остаться в Москве и, скажем, работать у меня в аппарате в качестве, например, секретаря-машинистки? Помните, кем вы работали у Гая? Жить будете на моей даче, вам будут созданы самые лучшие условия.

— Спасибо. Но я прошу вас только об одном — отправьте на фронт.

— Не торопитесь с ответом,— насупился Берия.— Я даю вам трое суток на размышление, говорят, что Бог троицу любит. Поживете дома с мужем и дочкой, может, и не захочется на фронт. А через три дня сообщите мне свое решение.

Лариса снова хотела наотрез отказаться от предложения Берия, она заранее предугадывала истинную цель этого предложения, но упустить счастливую возможность попасть хоть на три дня в свой дом, в свою семью было свыше ее сил.

«Хоть три дня, да мои,— подумала она,— а там видно будет».

— Хорошо,— сказала Лариса,— я подумаю.

Берия расплылся в улыбке:

— Итак, я жду вас через три дня, о времени приема вам сообщат. Рассчитываю на то, что вы будете благоразумны и сделаете правильный выбор.

Вошел помощник — тоже грузин. Берия произнес несколько отрывистых фраз на грузинском языке. Помощник ответил ему так же отрывисто и гортанно.

— Прошу со мной,— сказал помощник Ларисе.

Лариса встала и медленно, пошатываясь как на палубе корабля, пошла к выходу, зная, что Берия пристально смотрит ей вслед.

…Москва сейчас показалась ей совсем другой, совсем не той, в которой она жила до своей ссылки. Оказывается, меняются и порой становятся неузнаваемыми, особенно после продолжительной разлуки с ними, не только люди, но и города, и улицы, и дома. А может, это впечатление складывалось у нее теперь потому, что тогда, когда ее выдворяли из Москвы, стоял май, стояла весна, а сейчас в город уже пришла осень — с бодрящим ветром, золотым ворохом опавших с деревьев листьев, смутной тревогой и печалью.

Вот и Лялин переулок. Кажется, здесь совсем ничего не изменилось. Сейчас, еще минута, другая, и она, преодолев ступеньки лестницы, по которым еще недавно взбегала одним махом, увидит их, таких родных, таких любимых ею людей, самых дорогих на всем белом свете…