Диктатор

Пообедав, Женя отказалась от отдыха и заторопилась в Москву. Почему ее тянуло в этот, ставший ей чужим, город, она и сама не смогла бы ответить. Она все еще незыблемо верила, что кто-то из ее родных жив. Даже могилки, показанные ей Натальей Сергеевной, не смогли поколебать ее исступленную надежду.

Распростившись, Женя уже выходила за калитку, как Наталья Сергеевна метнулась вслед за ней, будто намеревалась задержать ее и не дать уехать. Глаза ее горели как у безумной.

— Женечка,— задыхаясь, проговорила она, и Женя, опасаясь, что она упадет, подхватила ее за локоть.— Женечка, прости меня…

— Что с вами, успокойтесь! — как можно ласковее сказала Женя.

— Женечка, чует мое сердце, не вернетесь вы сюда больше… Хочу открыться вам… Дашкин-то отец — Тимофей Евлампиевич. Никому еще не признавалась, только вам… А он так и не узнал, что я беременная. Дура я, дура, может, если б знал, все по-другому было!

Плечи ее затряслись, она боялась взглянуть на Женю, думая, что прочтет в ее глазах неприязнь.

Женя, чувствуя, что в душе ее открывается что-то новое, еще прежде неведомое ей, обняла Наталью Сергеевну.

— Вот и хорошо! Вот и чудесно! — воскликнула она с той искренностью, в которую невозможно не поверить.— Значит, будет у меня на этой земле сестричка. Вот и чудесно!

Наталья Сергеевна не ожидала такого отклика, прижалась к ней и принялась целовать, как это делают матери, целующие своих дочерей.

— Родненькая ты моя, славная моя! — обезумев от радости, повторяла одни и те же ласковые слова Наталья Сергеевна.— Сняла ты грех с моей души!

— Пусть растет здоровенькой и счастливой,— пожелала Женя, ища глазами Дашу и не находя ее: она уже, вероятно, убежала к подружкам.— Чтобы выпала ей не такая доля, как нам…

Обратный путь до Москвы показался ей коротким, потому что полдороги она проспала, прислонившись к спинке сиденья.

В Лялином переулке ее ждало непостижимое. Когда она позвонила в квартиру, тот же Синегубов, уже принявший изрядную порцию хмельного, встретил ее ликующим трубным голосом, будто возвещая радостное для всех событие:

— Сбылось мое предсказание! Исполнилось в точности! Синегубов — пророк, а ты как думала? Со мной не шуткуйте!

— Дайте пройти,— неприязненно сказала Женя.

— Пройти? — Синегубов даже присвистнул.— Теперича, гражданочка, как там тебя звать-величать, дочка врага всего советского народа, ты сюда и носа не сунешь! Теперича я здесь полный хозяин! Вся квартирочка — моя, целиком и полностью! Знай наших, с бою, можно сказать, отвоевал!

— Простите, я не к вам, я к Берте Борисовне.

— Тю-тю твоя Берта! — просиял Синегубов.— Окочурилась!

— Как это? — не сразу сообразила Женя,— Что вы буровите?

— Что я буровлю? — взвизгнул Синегубов.— А вот что: окочурилась, значит, оно так и есть, окочурилась, натуральненько. Не видала, што ль, как окочуриваются? Помчалась, идиотка, насчет прописки. Ан не тут-то было! Бог шельму метит! Через дорогу хотела поскорей переметнуться, да под троллейбус и шваркнулась! В Склифосовскую ее оттарабанили, да что толку — врачи, они что — боги? Самолично справочки навел: преставилась раба Божья Берта, пущай земля ей пухом будет! Вот они сами и решились, мои квартирные проблемы! Так что, касатик ты мой распрекрасный, здравствуй и прощевай! А то в милицию звякну, воровкой или там аферисткой объявлю, это мы мигом, это нам дело привычное!

— Мерзавец,— со всей ненавистью, на которую она была способна, произнесла Женя и тут же подумала, что «мерзавец» — слишком слабо для этого подонка и что, наверное, во всем русском языке не найти подходящего ругательства — На чужом горе счастья не построишь, подлец!

Синегубов ощерил крупные почерневшие зубы:

— Построим! Еще как построим! Не будь я Синегубов, если не построю! Адью, вражья дочка, общий привет!

И прямо перед носом Жени он с треском захлопнул входную дверь, два раза щелкнув ключом.

Мысленно прокляв его, Женя поспешила в больницу. Там ей сказали, что действительно Берта Борисовна скончалась от тяжелой травмы, полученной ею вследствие дорожно-транспортного происшествия. Милиция выяснила, что родственников у нее нет, так что тело ее, скорее всего, отвезут в крематорий.

— Я — ее родственница,— сказала не колеблясь Женя.

— Позвоните завтра,— сказала дежурная медсестра.

«Боже мой, я приношу людям одни несчастья!» — сокрушенно подумала Женя и побрела, сама еще ясно не представляя себе, куда выведет, ее улица, по которой она шла. Бродила она долго, пока не очутилась на Белорусском вокзале. Хотела вернуться в Старую Рузу, но не было сил. Она с трудом отыскала свободное место на вокзальном диване в зале ожидания, присела на него и тотчас же ее сковал тяжелый, мучительный сон.

Проснулась она уже утром, и то, наверное, потому, что уборщицы мыли полы, отодвигали диваны и сгоняли с них заспанных пассажиров. Муторно воняло хлоркой.

Женя вскочила с дивана и поспешила на улицу. Раннее утро было туманным, с крыш капала вода, и сердце ее тоскливо сжалось: неужто теперь она осталась на этом свете совсем одна?