Диктатор

Далее шли рассуждения в таком же духе, со ссылками на мировую историю, на сочинения известных философов, на глас народный, и делался вывод, что завершится подобный эксперимент казарменного социализма Страшным Судом и явлением Антихриста, что будет равносильно концу света.

Лоб Андрея покрылся испариной. Он обернулся к Ларисе. Хорошо, что она спит, ей нельзя читать это письмо, даже она, чьи симпатии отнюдь не на стороне Сталина, будет изумлена его содержанием. Нет, отец действительно спятил, он сам решил прыгнуть в пасть тигру, сам задался целью найти себе палача.

Андрей поежился от озноба, представив себе Сталина, читающего это безумное по дерзости письмо отца. Испепеляющий гнев будет руководить поступками вождя, он, несомненно, покарает этого сумасбродного летописца, вздумавшего учить его уму-разуму.

Но то, что успел прочитать Андрей, было еще не все. Далее Тимофей Евлампиевич с обескураживающей доверчивостью и наивностью разъяснял Сталину колоссальный вред торжественных юбилеев, предсказывал, что его окружение, которое автор письма не преминул назвать «бездарным» и высказать страшное удивление тем, что мудрый вождь окружает себя людьми с весьма незначительным количеством мозговых извилин,— это окружение непременно постарается по случаю его пятидесятилетия так ударить в литавры, что народ содрогнется. И что в таком случае бесконечные призывы к скромности, провозглашенные с самых высоких трибун, будут восприниматься как самая настоящая фикция. И что вся правящая элита по всей вертикали — от сельсовета до союзного правительства — тут же возьмет на вооружение неуемное славословие, доведя его до фарса и полного абсурда. Завершая сей опус, Тимофей Евлампиевич наивно заявлял, что будь он на месте Сталина, он поступил бы в точном соответствии со своими советами и ограничился бы лаконичным официальным поздравлением в прессе, на худой конец присовокупив к тексту небольшой портрет юбиляра.

Дочитав это послание, Андрей долго не мог успокоиться. Он уже представил себе, как дебелые парни из ОГПУ заталкивают отца в «воронок», как его ставят к стенке или, в лучшем случае, ссылают туда, где Макар телят не пас, как его, Андрея, прорабатывают на партийном собрании редакции за то, что притупил большевистскую бдительность и не разглядел в собственном отце классового врага, а затем в райкоме отбирают у него партбилет и с треском вышвыривают из «Правды» притаившегося троцкиста и двурушника, а Ларису мучают на допросах и вменяют ей в вину то, что она вовремя не сообщила о настроениях своего мужа. Он мучительно искал выход из создавшейся ситуации, но абсолютно безуспешно.

Андрей тихо позвал Ларису. Она медленно раскрыла глаза, непонимающе глядя на него.

— Ты уже не спишь?

— Я всю ночь не сплю,— едва ли не грубо отрезал Андрей,— С таким правдолюбцем нам обеспечена гильотина.

— Ты о письме? Дай почитать.

— Не советую. Впрочем, как хочешь

Лариса взяла с тумбочки письмо и быстро пробежала его.

— Твой отец мыслит разумно.— И, видя, что Андрея бьет нервная дрожь, спросила: — Андрюша, скажи, разве мы за то воевали на фронте, чтобы сейчас жить в таком ужасном страхе?

Он посмотрел на нее дикими глазами, как на юродивую.

— Пойми! — закричал он, забыв, что в доме они не одни.— Существует большая политика! И совать туда свой нос…

— Перестань! — оборвала его Лариса.— Иначе мы поссоримся. И не травмируй отца. Сделай хотя бы вид, что ты успокоился. Сейчас уже ничего нельзя изменить. Письмо-то уже в Кремле. Будем надеяться, что верные оруженосцы не захотят огорчать своего повелителя. Ты же знаешь: кто приносит дурную весть — лишается головы. Думаю, что они радуют своего вождя только хвалебными письмами,— Она строго посмотрела на него и добавила: — Пощади отца.

Андрей глубоко вздохнул. Спокойствие не приходило. Сейчас никто не сумел бы вернуть ему душевное равновесие.

Едва они оделись, как в дверь постучал Тимофей Евлампиевич.

— Подъем! — Это восклицание было схоже с петушиным криком.— Уже светает. А ты что это такой хмурый? — спросил он Андрея.— Не выспался? Или расстроился, прочитав письмо?

— Ни то ни другое,— слукавил Андрей, помня, что есть ложь во спасение.— Видимо, вчера слегка перебрал. Всю ночь голова трещала.

— Как может болеть голова от такого божественного напитка? — изумился отец,— У меня она такая свежая, что хочется говорить стихами. А как вы, милая синьора?

— Готова говорить стихами вместе с вами!

После завтрака Тимофей Евлампиевич велел им надеть полушубки и валенки, вооружился топором, и они отправились в лес выбирать елку. Собственно, Тимофей Евлампиевич приглядел ее еще с осени и теперь уверенно вел их к цели, по пояс проваливаясь в снегу.

Лес простирался по склону, обращенному к реке, и был совсем поблизости от дома. Могучие разлапистые старые ели, пригнувшиеся под тяжестью ослепительно белого снега, стройные березы, стволы которых, казалось, излучали свет, подлесок, почти с макушками ушедший под снег,— все это в розоватом сиянии морозного утра походило на сказочное Берендеево царство.