Диктатор

— Оценим все «за» и «против». Против одно — частично расшифровываем наши силы. Даем проницательному политику возможность проникнуть в наш тайный замысел. Все остальное — за. В окружении Аментолы мало проницательных политиков, сам он тоже не блещет интеллектом. Второе. Мы хотим отвлечь ресурсы Кортезии на помощь их новым союзникам. И это уже частично достигнуто — она прислала в Кондук водолеты, хотя и у нее каждый на счету. Но большой помощи союзникам Аментола все же не окажет, пока над ним не грянет гром. А если мы захватим Кондук, Кортезия должна будет либо колоссально увеличить ему помощь, либо прослыть предательницей. Аментола — по-своему честный человек, он держит слово. Но ведь, решаясь на разрыв с союзниками, мы планировали, что они станут мощным насосом, высасывающим из Кортезии ее жизненные соки, а нам, даже насыщенные дарами Кортезии, большого вреда не принесут. Если мы страшно покараем Кондук, то это лишь увеличит страх у Лепиня, у Торбаша, у Собраны. И увеличит те выгоды, которые мы предугадывали, разрывая с союзниками — и их пассивность, и их ненасытную жажду подачек от Кортезии.

Мы заранее знали, что Гамов настоит на своем. Но я хотел, чтобы его решения диктовались не яростью, а несли в себе тот ясный расчет, каким он всегда пересиливал нас в споре. Негодование он сдержать не мог, но показал, что не теряет ясности ума. Я сказал:

— Пеано, выделяю вам сто водолетов. Когда ждать приказа о вылете машин со своих баз?

— Завтра диспозиция будет готова. Утром следующего дня водолеты смогут стартовать.

Пеано, как всегда, был педантично точен. Этот человек, став главнокомандующим, сохранил высокое искусство штабиста. Он почти мгновенно оценивал все материальные возможности любой операции — масштабы предварительной штабной работы, техническую подготовку сражений, создание уверенного перевеса собственных сил над неприятельскими. Ход сражения зависел больше от мастерства командиров, чем от Пеано, но все, что можно было предварительно сделать для успеха, Пеано делал.

Не знаю, сколько имелось в нашей стране разведчиков Кортезии, но они все проморгали вторжение в Кондук. Ни сам Мараван-хор, ни его военные и понятия не имели, что им уготовано до той минуты, когда наши водолеты, гудя донными дюзами, стали опускаться на площади столицы страны Кондины. На границе с нами стояли все армии Кондука. Там еще гремели электроорудия, шипели вибраторы, сверкали импульсные молнии — кондуки ввязывались в серьезную операцию, — а наши десантники уже вели под конвоем и Мараван-хора, и всех членов парламента, и весь генералитет, а после них и самого Тархун-хора, семьдесят четвертое живое воплощение древнего пророка Мамуна. Бой на границе не прекращался, пока Мараван-хор не показался на стереоэкране и, вконец потерявшийся, не прошамкал побелевшими губами приказ сложить оружие. Наши войска перешли границу. Поразительно легко совершился захват воинственной страны, полторы тысячи лет не разрешавшей ни одному иностранному солдату появиться в ней с оружием в руках.

Гамов послал в захваченную страну Омара Исиро, Аркадия Гонсалеса и Николая Пустовойта. Председателем оккупационной комиссии он назначил Омара Исиро — ни я, ни Пеано не поняли, зачем понадобился на такую роль самый незаметный член Ядра, к тому же министр информации — пропагандист, а не правитель.

В здании парламента за столом председателя — за ним еще несколько дней назад восседал напыщенный Мараван-хор — сидели Аркадий Гонсалес и Николай Пустовойт, а перед ними по одному проходили члены парламента, и секретарь называл фамилию каждого и как тот голосовал — за войну, против или воздержался. Иногда то Гонсалес, то Пустовойт задавали вопросы. Гонсалес, поворачиваясь к Пустовойту, выносил свой приговор, тот утверждал его кивком головы, либо возражал, и они спорили, а вызванный член парламента стоял, молчаливо ожидая решения. Оба судьи, Черный и Белый, соглашались в чем-то и отправляли вызванного, а перед ними вытягивался другой член парламента.

Гамов показал на этом судилище всему миру, как собирается расправляться с «организаторами войны», такой термин впервые прозвучал в Кондине, столице государства, еще не выветрившего из себя духа средневековья. Все нормы судебной процедуры, создававшейся сотни лет в цивилизованном обществе, были отвергнуты. И продемонстрирован новый суд — скорый и беспощадный. Говорю так не от возмущения, мне ли возмущаться, заместителю Гамова, всячески укреплявшему его неограниченную власть? Просто констатирую факт. Вода течет вниз, деревья растут вверх, Гамов вводит новый суд — таковы факты. Не мне осуждать Гамова.