Диктатор

Он предвидел и это возражение. Теперь я знаю, что Гамов, давший санкцию на расстрел пленных, заранее вместе с Гонсалесом постарался поставить меня в безвыходное положение.

— Генерал Семипалов, последний полк нордагов покидает свои позиции. Город Забон перестает быть военным районом. Глава правительства просит вас вернуться в Адан для исполнения своих текущих обязанностей.

Тогда я повернулся к Пустовойту. На его мясистом некрасивом лице застыло выражение скорби и безнадежности.

— Ты министр Милосердия! — сказал я. — Где же твое милосердие? Почему не протестуешь, милосердный министр?..

Лицо Пустовойта перекосилось в жалкой улыбке.

— Я протестовал, Семипалов, я очень протестовал! Но мне лишь удалось создать хорошие условия пленным после расстрела…

— Хорошие условия для расстрелянных? — переспросил я с ненавистью. — Похоронить как людей, а не как падаль? И это называется милосердием? Простая человеческая совесть у вас сохранилась? Эх, вы!

Я пошел ото всех. Я должен был остаться один. Я не мог никого видеть.

Часть третья ПЕРЕЛОМ

1

— Гамов! Расправа с пленными — позор для нас!

Такими словами я открыл Ядро. Джон Вудворт глядел в сторону: возмущенный, как и я, он не хотел ссориться с Гамовым. Готлиб Бар и Альберт Пеано усиленно демонстрировали сокрушение, сокрушенным — в меру своей природной вежливости — выглядел и Штупа. Прищепа и Омар Исиро изображали бесстрастность. Аркадий Гонсалес сиял, красивое лицо стало даже красивей — я отвел глаза, не всякая красота восхищает. А министр Милосердия состроил мину, не отвечавшую ни обстановке, ни его министерским функциям — выражал на своем уродливом лице что-то кисло-сладенькое: «Нехорошо, очень нехорошо, но я же все, что мог, сделал».

— Жду ответа, диктатор. И от того, приму ли ваш ответ, зависит, останусь ли в вашем правительстве.

Это был вызов — и Гамов принял его. Он не сомневался в победе надо мной. И не только в большой победе, подводящей итоги всем спорам и делам, но и в сегодняшней, маленькой, нужной лишь для того, чтобы сломить мое неожиданное сопротивление и обеспечить дальнейшую покорность его верховной воле.

— Понимаю ваше возмущение, Семипалов. Скажу сильней — рад вашему возмущению, — таким парадоксом он начал свой ответ. — Если даже вы потрясены и негодуете, то как потрясены и негодуют враги! Вы только возмущены, а у них добавляется и страх! Они возмущены и устрашены! Состояние, единственно желанное для нас!..

— Неклассические методы войны, — съязвил я. — Но согласитесь…

И тут он нанес удар, против которого я не имел защиты.

— Не соглашусь! И напомню об одном вашем разговоре, очень важном и очень ответственном разговоре. Не описываю всех обстоятельств, но вы тогда сказали: если бы наши враги знали, какие силы сопротивления развязывает их военная акция, какие демоны мести обрушатся на них, какую ответную реальную беспощадность вызовет их словесная угроза беспощадного обращения с мирным населением… О, если бы они это знали, так сказали вы, то никто не осмелился бы и слова угрожающего пискнуть. Так вы говорили, Семипалов! Только этим, только внезапным озарением разума, вдруг распознавшего ваши угрозы, я могу объяснить их внезапное паническое отступление от Забона. Может быть, предложите другие причины, Семипалов?

Он безжалостно показывал, какие следствия не только для врагов, но и для нас самих произвели угрозы, придуманные мной лишь как обманная акция. Не обманная акция, а программа действий, ибо без них угрозы останутся лишь ораторскими изощренностями, так он сказал мне на аэродроме. Он снова и снова возвращался к моей игре с Войтюком — и бил тем, что отказывался видеть в ней только игру. И назвать Войтюка не желал — не все члены Ядра знали о нем.

Я еще пытался сопротивляться:

— Но разве мы, когда нордаги неожиданно отступили, не могли показать своего великодушия? Для чего тогда создали министерство Милосердия, Гамов?

Омар Исиро редко вмешивался в споры, я упоминал об этом. Но иногда он изменял этой привычке, чтобы довести до нас важную информацию.

— В сегодняшней «Трибуне» Фагуста задает точно такой же вопрос и высказывает предположение, что нашему правительству в принципе милосердие не свойственно. Надо ли мне протестовать против его выпада?

— О Фагусте особая речь, Исиро. Вы требуете великодушия, Семипалов? Но разве мы не оказали его? Нордаги отвели назад свои войска. Но вы могли уничтожить их, когда они выбирались из ущелий. Сил на такое истребление у вас бы хватило, Семипалов.

— Они знали, что мы не нанесем им предательского удара в спину, когда они совершают желанный нам уход.